Виконт Тренкавель не мог больше молчать.
— Как же не остановили этого зверства бароны и папские легаты? Или они не знали?
Де Мурвиль поднял голову:
— Знали, мессире.
— Но убийство невинных — поруха чести, нарушение законов войны! — вмешался Пьер Роже де Кабарет. — Не могу поверить, что аббат Сито, при всей его ненависти к еретикам, мог благословить убийство христианских младенцев и женщин, не очищенных даже от греха.
— Говорили, что аббата спрашивали, как отличить доброго католика от еретика. «Tuez-les tous. Dieu reconnaîtra les siens, — повторил Мурвиль безжизненным голосом. — Убивайте всех. Господь отличит своих». Так, говорят, он ответил.
Тренкавель и де Кабарет обменялись взглядами.
— Продолжай, — мрачно приказал Пеллетье. — Закончи свой рассказ.
— Большие колокола Безьера звонили набат. Женщины и дети устремились толпой к церкви Святого Иуды и Святой Марии Магдалины — той, что в Верхнем городе. Людей там набилось, как овец в загоне. Католические священники облачились для службы и запели «Реквием», но крестоносцы взломали двери и перебили всех.
Голос у него сорвался.
— За несколько часов город превратился в кладбище. Тогда начались грабежи. Все наши богатые дома обобрали дочиста и разгромили. И только тогда вмешались французские бароны, которыми двигала не совесть, а алчность. Они попытались обуздать наемников, однако те, разъярившись из-за потери законной добычи, подожгли город, чтобы его богатства не достались никому. Деревянные дома на окраинах вспыхнули как сухой трут. От жара затлели и рухнули перекрытия собора, задавив всех, кто искал в нем убежища.
— Скажи мне, многие ли выжили? — прервал его виконт.
Музыкант уронил голову.
— Никто, мессире. Кроме тех немногих, кому удалось бежать из города, все мертвы.
— Двадцать тысяч перебито за одно утро, — в ужасе пробормотал Раймон Роже. — Возможно ли это?
Никто не ответил ему. Для такого у них не было слов.
Тренкавель поднял голову, взглянул на музыканта.
— Твои глаза видели то, что не должно видеть никому, Пьер де Мурвиль. Доставив нам эту весть, ты выказал храбрость и мужество. Каркассона в долгу перед тобой, и я позабочусь, чтобы ты получил достойную награду. — Он помолчал. — Прежде чем ты уйдешь, еще один только вопрос; мой дядя, граф Тулузский, принимал участие в разграблении города?
— Не думаю, мессире. Я слышал, он не покидал лагеря французов.
Тренкавель многозначительно взглянул на Пеллетье.
— Хоть что-то…
— По дороге в Каркассону тебе кто-нибудь повстречался? — спросил Пеллетье. — Разошлись ли уже слухи о бойне в Безьере?
— Не знаю, мессире. Я держался в стороне от главных дорог, пробирался старыми тропами через перевал Лаграсс. Ни одного солдата не видел.
Виконт Тренкавель обернулся к своим консулам, взглядом разрешая им задавать вопросы, но те молчали.
— Ну что ж, — заговорил он, вновь оборачиваясь к музыканту, — ты можешь идти. Прими еще раз нашу благодарность.
Как только музыканта увели, Тренкавель обратился к Пеллетье.
— Почему мы ничего не знаем? Хоть какие-то слухи должны были разнестись по стране? Ведь прошло четыре дня!
— Если де Мурвиль не лжет, некому было разносить вести, — мрачно заметил де Кабарет.
— Пусть так, — дернул плечом Тренкавель. — Немедленно вышлите конных разведчиков, всех, кого можно оторвать от подготовки к осаде. Пусть узнают, стоит ли еще Воинство под Безьером или двинулось на восток. Победа ускорит их продвижение.
Он встал, и все склонились в поклоне.
— Пусть консулы объявят по городу злую весть. Я отправляюсь в капеллу Святой Марии. Сообщите моей супруге, что я жду и ее.
Пеллетье тяжело, словно облаченный в доспехи, переставлял ноги, поднимаясь но лестнице к жилым покоям. Казалось, грудь его стянута тугой повязкой, которая не дает свободно вздохнуть.
Элэйс ждала отца у двери.
— Ты принес книгу? — тут же спросила она и осеклась, увидев его лицо. — Что такое? Что случилось?
— Я не был в соборе Святого Назария, filha. Пришло известие… — Пеллетье тяжело опустился в кресло.
— Какое известие? — В ее голосе уже звучал ужас.
— Безьер пал, — сказал он. — Три или четыре дня назад. В живых никого не осталось.
Элэйс упала на скамью.
— Все убиты? — помертвевшим голосом повторила она. — И женщины, и дети?
— Близятся последние времена, — проговорил Пеллетье. — Если они способны творить такое с невинными…
Элэйс придвинулась к отцу, села рядом.
— Что же теперь будет?
Впервые в жизни Пеллетье уловил в голосе дочери нескрываемый страх.
— Остается только ждать, — ответил он, и скорее почувствовал, чем услышал ее вздох.
— Но это ничего не меняет в нашем деле, — осторожно заговорила она. — Ты позволил мне унести от опасности книги…
— С тех пор все изменилось.
Лицо дочери жарко вспыхнуло.
— Со всем уважением, paire, тем больше причин отпустить нас! Если мы останемся, книги окажутся заперты в стенах города. Ты, конечно, не хочешь этого! — Она помолчала, но не услышала ответа. — Ты, Симеон, Эсклармонда стольким пожертвовали, чтобы годами прятать и хранить книги, — не для того же, чтобы потерять их в конечном счете!
— То, что случилось в Безьере, не повторится здесь, — твердо сказал Пеллетье. — Каркассона выстоит осаду. Выстоит! Книгам здесь ничто не грозит.
Элэйс сжала его руку.
— Прошу тебя, не отступай от данного слова.
— Все, Элэйс, — резко прервал ее отец. — Нам неизвестно, где сейчас Воинство. Трагедия Безьера — уже старая новость. С тех пор минуло несколько дней, хотя мы услышали о том только сейчас. Авангард армии может уже подступать к городу. Отпустив тебя, я сам подпишу тебе смертный приговор.
— Но…
— Я запрещаю. Слишком опасно.
— Я готова рискнуть.
— Нет, Элэйс! — выкрикнул Пеллетье, уже не скрывая страха. — Я не принесу тебя в жертву. Это мой долг, а не твой!
— Тогда едем вместе! — воскликнула она. — Нынче же ночью. Возьмем книги и едем, пока еще есть время.
— Слишком опасно, — упрямо повторил он.
— Ты думаешь, я не понимаю? Да, может быть, наш путь окончится на острие французских мечей. Но не лучше ли погибнуть, пытаясь исполнить свой долг, чем позволить опасениям лишить нас отваги?
К удивлению и даже к досаде Элэйс, Пеллетье неожиданно улыбнулся.