— Я только хотела послушать музыку, — плакала женщина. — Немец, француз, мне все равно. Подумать только, увидеть такое в наше время. Опять то же самое!
Леони пробиралась вперед, поддерживая обмякшую старушку. Та, казалось, с каждым шагом становилась тяжелее. Она была на грани обморока.
— Еще совсем немножко! — кричала Леони. — Пожалуйста, постарайтесь, прошу вас. — Все, что угодно, лишь бы женщина удержалась на ногах. — Мы почти у двери. Почти выбрались.
Наконец она заметила знакомую ливрею служителя оперы.
— Помогите, ради Бога! — пронзительно прокричала она. — Скорее сюда!
Служитель мгновенно повиновался. Он молча освободил Леони от ее подопечной, подхватил старую даму на руки и вынес в фойе.
У Леони подгибались ноги, но она заставила себя идти дальше. Еще несколько шагов.
Вдруг чья-то рука схватила ее за запястье.
— Нет! — крикнула она. — Нет!
Она не даст затянуть себя в пожар, в толпу на баррикадах. Леони ударила наугад, но удар ушел в воздух.
— Не троньте меня! — завопила она. — Пустите!
— Леони, это я, Леони!
Мужской голос, знакомый и успокаивающий. И запах сандалового масла для волос и турецкого табака.
«Анатоль? Здесь?»
Сильные руки уже обхватили ее за пояс и выдернули из толпы.
Леони открыла глаза.
— Анатоль! — воскликнула она, обнимая его за шею. — Где ты был? Как ты мог? — Она уже не обнимала его, а нападала, в ярости колотила в грудь кулачками. — Я ждала, ждала, а ты не пришел. Как ты мог меня оставить…
— Знаю, — торопливо ответил он. — И ты вправе меня бранить, но не теперь.
Гнев ее отступил так же быстро, как и нахлынул. Она в изнеможении опустила голову на широкую грудь брата.
— Я видела…
— Я знаю, малышка, — тихо сказал он, гладя ладонью ее растрепанные волосы, — но снаружи уже солдаты. Надо выходить, пока не попали под огонь.
— Какая ненависть на их лицах, Анатоль! Они все крушили. Ты видел? Видел? — Леони чувствовала, как в ней поднимается истерика, подступает из живота к груди, к горлу. — Голыми руками, они…
— Потом расскажешь, — резко оборвал он, — а теперь надо выбираться отсюда. Пойдем!
Леони сразу опомнилась. Глубоко вздохнула.
— Вот и умница, — похвалил он, увидев ее решительный взгляд. — А теперь скорее!
Высокий и сильный Анатоль прокладывал путь сквозь массу людей, спасающихся из зала. Они миновали бархатный занавес и очутились среди хаоса. Держась за руки, пробежали вдоль балкона к главной лестнице. На мраморном полу валялись бутылки шампанского, перевернутые ведерки для льда и программки, под ногами хрустели льдинки. Они не раз поскользнулись, но не упали и наконец выбрались за стеклянную дверь на площадь Оперы.
И тут же за их спинами зазвенело разбитое стекло.
— Сюда, Леони!
Если то, что она видела в зале, казалось невероятным, то на улице было еще хуже. Демонстранты-националисты заполонили и ступени Пале Гарнье. Они стояли в три ряда, вооруженные палками, бутылками и ножами, ждали, ждали и скандировали. Внизу, на площади перед зданием Оперы, шеренга солдат в коротких красных мундирах и золотых касках, припав на колено, целилась из ружей в протестующих, надеясь на команду стрелять в воздух.
— Их слишком много, — крикнула она.
Анатоль не отвечал, увлекая ее сквозь толпу перед барочным фасадом Пале Гарнье. Добравшись до угла, он резко завернул на улицу Скриб, уходя с прямой линии огня. Их уносило людским потоком, пальцы их сцепились так крепко, что не разорвать. Почти целый квартал их вертело и бросало, как щепки в быстрой реке.
Но теперь Леони чувствовала себя в безопасности. С ней был Анатоль.
Потом раздался одиночный выстрел. На мгновение людской поток замер и тут же снова устремился вперед. Леони чувствовала, что туфельки у нее на ногах расстегнулись, потом мужской ботинок наступил на оборванный и волочащийся подол платья. Она с трудом удержала равновесие. Сзади прозвучал залп. Во всем мире казалась надежной только рука Анатоля.
— Не отпускай! — вскрикнула она.
За их спинами воздух вспарывали пули. Мостовая дрожала. Леони развернуло в толпе, и она увидела пыльный, грязный гриб дыма, серый на фоне городского неба, поднимающийся над площадью Оперы. Потом новый залп дрожью отдался в мостовой. Воздух словно затвердел и смялся складками.
— Пушки! Они стреляют!
— Нет, нет, это петарды.
Леони всхлипнула и крепче уцепилась за руку Анатоля. Они спешили вперед и вперед, не понимая, куда идут, не чувствуя времени, гонимые звериным инстинктом, приказывавшим не останавливаться, пока шум, и кровь, и пыль не останутся далеко позади.
Леони чувствовала, как слабеют ноги. Усталость брала свое, но она все бежала и бежала, пока только могла двигаться. Мало-помалу толпа стала редеть, и наконец они оказались на тихой улочке, далеко от сражения, взрывов и ружейных залпов. Ноги у нее подламывались от усталости, кожа пылала в сыром ночном воздухе.
Анатоль остановился и прислонился к стене. Леони повисла на нем, ее медные кудряшки спутанным шелком рассыпались по спине. Она почувствовала, как его руки обхватили ее за плечи, защищая и успокаивая.
Она глотала ночной воздух, стараясь восстановить дыхание. Стянула запачканные перчатки, утратившие цвет от копоти и грязи парижских улиц, и уронила их на мостовую.
Анатоль откинул рукой со лба густые черные волосы. Он тоже дышал с трудом, хоть и проводил по многу часов, тренируясь в фехтовальном зале.
Удивительно, но он улыбался!
Сначала оба молчали, пытаясь отдышаться. Горячее дыхание вырывалось в холодный сентябрьский воздух белыми облачками. Наконец Леони собралась с силами.
— Почему ты опоздал? — воинственно спросила она, как будто ничего больше и не случилось за последние несколько часов.
Анатоль уставился на нее, словно не веря своим глазам, и вдруг начал смеяться, сперва тихо, потом все громче, не в силах заговорить, наполняя тишину своим хохотом.
— Ты меня бранишь, малышка, даже в такой момент?
Леони сурово глянула на него, но тут же почувствовала, что и у нее вздрагивают уголки губ. Из груди вырвался смешок, за ним другой, и вот уже она вся трясется от смеха, и слезы стекают по чумазым хорошеньким щечкам.
Анатоль снял с себя вечерний смокинг и накинул ей на обнаженные плечи.
— Ты и в самом деле изумительное существо, — сказал он. — Просто необыкновенное.
Леони горестно улыбнулась, сравнивая свой растрепанный вид с его элегантностью. Опустила взгляд. Подол зеленого платья волочился за ней как шлейф, а уцелевшие и треснувшие стеклянные бусины висели на ниточках.