Гардеробная башня непосредственно примыкала к старой папской башне Бенедикта так, что их очень скоро стали воспринимать как единое целое. На последнем этаже гардеробной Климент устроил небольшую капеллу, которую освятил в честь архангела Михаила. Собственно, она и дала имя всему комплексу личных покоев папы – старой папской башне Бенедикта и пристроенной к ней гардеробной Климента. Их стали называть Ангельской башней.
Туда-то и вошел человек, которого Алехин заочно именовал лже-Гандоном. По осмысленным движениям и отсутствию аудиогида было понятно, что он не от мира сего, то есть не имеет никакого отношения к туристам, пасущимся в музее как овцы на лугу. Лже-Гандон шел уверенной походкой человека, прекрасно ориентирующегося в запутанных лабиринтах папского дворца. На лице его блуждала мечтательная улыбка: «Ах, люди, я бы с удовольствием уложил вас из пулемета, но у меня мало времени, живите пока».
Лже-Гандон миновал главную клюкву ангельской башни – Комнату оленя – и вышел на винтовую лестницу. Отсюда можно было попасть в личную капеллу папы, освященную в честь архангела Михаила. Проход наверх был закрыт, но не для всех. Лже-Гандон спокойно перешагнул картонную табличку «Entrée interdite», преодолел несколько ступенек винтовой лестницы и оказался у кованой двери. Он достал большой, причудливой формы, ключ, размерами напоминавший револьвер, вставил в замок и повернул.
Свет проникал в сводчатое помещение из трех высоких окон, выходивших на восток, юг и запад. Лже-Гандон запер за собой дверь и остановился. Здесь должна была находиться разгадка тайны Авиньонского дворца. Когда-то стены капеллы украшали фрески, заказанные Климентом знаменитому итальянскому художнику Маттео Джиованнетти. Маттео работал над ними в 1345 году с 19 января по 24 сентября. Правда, фрески погибли. Лже-Гандон знал об этом. Он пришел только затем, чтобы прочесть пару уцелевших на стене строк. Они были начертаны красной краской, но почти стерлись: «Ангелы семи сфер тверди небесной… ангелы низвергают отпавших…» «Точно! – воскликнул мужчина. – Орфинель, Сингра, Дампнааль, Кальми, Асинор, Паскар, Боель. Есть!» Снаружи кто-то нетерпеливо дернул дверь. Кованая ручка несколько раз опустилась и поднялась вверх. Лже-Гандон не шелохнулся, он мечтательно смотрел в окно. Там за прозрачными витражами проплывали большие белые облака. «Семь ангелов», – сказал он тихо.
* * *
За ручку дергал не оболтус из местного лицея и не краснорожий клерк из Манчестера, как подумал лже-Гандон. Перед дверью в капеллу архангела Михаила стоял главный редактор журнала «Джентльмен» Иннокентий Алехин.
– Ну и х… с ней, – буркнул себе под нос Кен. В руках у него была почему-то карта Рима.
«Это и есть мавзолей Адриана, – Алехин думал что-то странное. – Мавзолей был построен между 135 и 139 годами после Рождества Христова. Здесь покоился прах императора Адриана, его жены Сабины и первого усыновленного сына, Луция Эелия. Римским императорам понравилось гнить в этом месте. Последним сюда отвезли Каракаллу в 217 году от Рождества Христова. Во времена лангобардов тут прятался папа Григорий Великий, – продолжал нести околесицу Алехин, – разумеется, Григорий никогда не был в Авиньоне, да и умер он почти за 800 лет до строительства Авиньонского дворца, уже не говоря про Каракаллу с Адрианом. Папа Григорий, – продолжал Кен, – установил на мавзолей Адриана первую статую архангела Михаила в честь избавления от эпидемии чумы 590 года. Отсюда современное название – Castello Sant’ Angelo. Нынешний бронзовый архангел – дело рук Петера Антона фон Фершаффельта. Середина XVIII века. Ну что же, впереди Ватикан», – заключил главный редактор.
Кен провел весь день в бегах. От Ирины Сергеевны он поехал в Ниццу, оттуда вернулся в Вильфранш, где позаимствовал в библиотеке дю Плесси карту Рима, оттуда отправился в Авиньон, едва не столкнувшись с лже-Гандоном, и прибыл обратно в Вильфранш только к десяти вечера. Ни Ксантиппы, ни Антуана – хвала святым апостолам – не было дома. Алехин поднялся в отведенную ему комнату и попросил принести бутылку белого вина. Он погрузился в дневник Хуго де Бофора, надеясь найти еще какие-нибудь подсказки.
Хуго описывал разговор с Климентом где-то на стенах папского дворца:
– Знаешь, как называется это место? – вдруг отвлекся понтифик. Мы стояли посреди строительных машин и лебедок.
– Помойка, отче?
– Запомни, – укоризненно покачал головой Климент, – место это станет самым прекрасным в нашем дворце. Ворота, которые находятся ниже, будут увенчаны двумя башенками, а названы они в честь апостолов Петра и Павла. – Я немного растерялся, пытаясь сообразить, к чему мне об этом знать, особенно теперь.
– Вы о чем, отче?
– О том, что тебе надлежит все знать, – я с беспокойством посмотрел на папу, но он махнул рукой, затянутой в белую перчатку, и продолжил…
Алехин был расстроен. Нечто, названное в честь апостолов Петра и Павла, совершенно не вписывалось в его концепцию. В Риме есть отдельно собор Святого Петра на Ватиканском холме, где апостол претерпел мученическую смерть около 67 года после Рождества Христова, и церковь Святого Павла за стеной – San Paolo fuori la mura. Эта вторая по размерам базилика Рима была построена в IV веке на месте захоронения апостола Павла. По древнеримским законам хоронить покойников в пределах крепостных стен было запрещено. Соответственно, гробница апостола Павла оказалась за стенами Рима.
Кен стал читать дальше. Однако других указаний на тайны Авиньонского дворца в дневнике не было. По-видимому, Хуго де Бофор отнес лирические отступления папы на счет его старческого слабоумия и не стал тратить на них чернила.
Зато Алехин убедился, что находится на правильном пути. Хуго рассказывал о том, как прекрасная Иоанна предстала перед судом понтифика и как папа провозгласил: «Невиновна. Более того, выше всех обвинений». Затем де Бофор уединился с Климентом в Комнате оленя. Незаконнорожденный сын спрашивал своего грешного святого отца:
– Отче, и все это ради Авиньона?
– Ради нового Рима, сын мой. Я построил этот дворец и навсегда закрепил Авиньон за Святым Престолом.
– Разве не должен понтифик Римский мечтать о возвращении к апостольским пределам?
– Где папа, там и Рим, – ответил Климент. – Церковь есть мистическое тело Христово. Оно не ограничено какими-то стенами. Мистическое тело там, где пребывает его голова, то есть я, ибо сам Иисус вручил апостолу Петру ключи от Царства Небесного и всю полноту власти. От Петра унаследовали их Римские понтифики, в том числе и я, недостойнейший из смертных. А после меня примешь ты. – Я с изумлением уставился на Климента. Он взял мою руку. – Ты станешь мне преемником, ты мой сосуд избранный.
– Но папу выбирают кардиналы, – растерянно поправил я понтифика.
– А папа назначает кардиналов, – улыбнулся Климент. – В коллегии кардиналов большинство за моими племянниками и клиентами. Они будут голосовать так, как я скажу. Ты молод и проживешь долгую жизнь. Ты навсегда закрепишь за Авиньоном славу нового Рима. Там, на Тибре, мы никогда не будем хозяевами. Отвлеченные идеи – шаткая опора для власти. Власть – это собственность. У кого собственность, у того и власть.