– Не хочу ему твоей судьбы, не хочу всей этой лжи, не хочу, чтобы жил он во грехе, чтобы прятал жену свою и детей от чужих глаз. Хочу, чтобы носил он меч и жил как Боккаччо.

– Твой Боккаччо лентяй, плут и развратник.

– Не тебе его судить, – всхлипывала женщина.

Хоть и ушел от нее в раздражении, и даже поклялся, что будет по его, сам стал думать. Должен сын наш носить честное имя. В этом женщина права. Будет разумно выдать ее за какого-нибудь богобоязненного рыцаря, чтобы дал моим и титул и достоинство, но и меня не лишил возможности жить, как живем.

Авиньон, папский дворец

Ксантиппа всхлипывала:

– У меня всегда так. Дура я доверчивая. А я еще этому говновопросову запонки подарила. Monblanc за триста евро. Как ты считаешь, хорошие?

– Неплохие… – рассеянно ответил Алехин. – Ксантип, он подонок, а я мудак – Лиза из-за меня погибла, теперь ты тут сидишь. Я же его подозревал, просто привык хорошо относиться к людям.

– Ты его подозревал? – удивилась Ксантиппа.

– Я и тебя подозревал, – устало ответил Алехин.

– Меня?!

– Конечно. После того как Лиза сделала заявление, что располагает копией с оригинала духовной, мы ждали, что на нас выйдет преступник. Мне позвонили три человека: во-первых, ты, во-вторых, один профессор, с которым я был давно знаком, и, в-третьих, Антуан, выдававший себя за комиссара полиции Комндома. Но он так ловко обвел меня вокруг пальца. Случайный знакомый, чудаковатый благородный старик, аристократ…

– Настоящий полковник, – поддержала Алехина всхлипывающая Ксантиппа.

Кен ответил словами песни:

Так вот, под этой личиной

Скрывался, блин, уголовник!

Ксантиппа меланхолично закончила:

Гложет сердце кручина,

Давит грудь подоконник.

Ой, где ж ты бродишь, мужчина,

Настоящий полковник.

– И вот же дрянь, – Ксантиппа перешла от меланхолии к ярости, – каблук мне сломал на совсем новых лабутанах. Знаешь, как на мою ногу трудно колодку правильную подобрать. Вот, в Лондоне… – она осеклась.

– Зачем тебе теперь лабутаны?

– Ты слышишь? – вдруг зашептала Ксантиппа. Где-то далеко раздался скрежет, потом что-то ухнуло.

– Мамочки, он возвращается, – пискнула Ксантиппа, – сейчас будет нас убивать. – В той части комнаты, где, как предполагал Алехин, сидела Ксантиппа, что-то задвигалась.

– Ты чего там?

– Спрячусь за сундуки, – деловито ответила Пылкая.

– Все пустое, – Алехин пошарил вокруг и поймал рукой чашу Грааля. «Размозжить череп можно, – подумал он. – Не самое лучшее применение для святой чаши, но у меня, пожалуй, нет выбора».

Теперь они явственно слышали шаги за дверью. Взвизгнул засов. Сначала в лицо ударила волна воздуха, потом яркий свет фонаря.

– Слава богу, мосье Алехин, я вас нашел.

Кен не мог разглядеть говорившего, но узнал голос.

– Бриен, черт возьми! Я ведь думал, что вы – это он, лже-Гандон. Какой я осел!

– Лже кто? – удивился Бриен.

– Неважно! Так это вас я видел в окне индульгенций.

– Да, я подслушивал и пытался за вами следить, но мадемуазель так заорала в капелле святого Петра, что я был вынужден спрятаться и почти вас потерял.

– Надо убираться отсюда. Человек, который был с нами, – убийца, – сказал Алехин.

– Боже, что это у вас?! – Бриен выхватил у Кена чашу Грааля и стал осторожно вертеть в руках. – Тут мало света, – с досадой сказал он.

– Еще успеете насладиться. Сейчас надо разобраться с дю Плесси, – сказал Кен. – Ксантип, ты где? – Пылкая высунулась из-за сундука.

В машине Бриен вспоминал, как следил все эти дни за Алехиным, как попытался с ним переговорить, забравшись в такси в Ницце.

– Извините, дружище, что я вас высадил… – заговорил Алехин.

– Слава богу, – перебил его Бриен, – мне не составило большого труда проникнуть в папский дворец. Все-таки я занимаюсь Климентом VI, и меня тут все знают. Немного сложнее было с ключом. Этот человек запер дверь… Пришлось долго ждать, пока он вернет ключи в условленное место.

– А что это за место?

– Да каморка одна при входе. Неважно. Он, кстати, долго не уходил. Гулял по двору, насвистывал арию Царицы ночи.

– Из Моцарта. Обожаю! – заклокотала Ксантиппа. – Я была на таком шикарном исполнении в Вене. Меня графиня Ракоши пригласила. Я еще тогда укладку удачную сделала. Знаешь, тут все поднято, а по бокам пряди спускаются. Вьюном! А платье какое?! У Айзельки откопала. Таких платьев больше не делают. Грудь как нежный бутон, жопа – футбольный мяч. Суперическое платье. Цвет – испуганная нимфа в лесу! Вообрази, пепельно-розовый! И хризантема – такая, как сейчас, только крупнее, – уточнила Пылкая.

– Ксантипка, это какой-то сюр. Мы только что нашли величайшее сокровище христианского мира, едва не погибли, а ты про испуганных нимф в лесу и вьюны на голове.

– Подумаешь… сокровище! – обиделась Пылкая.

Вильфранш

Подъезжая к Ницце, кладоискатели поняли, что не готовы к встрече с убийцей один на один. Алехин и Пылкая согласились на приглашение Бриена – выпить по стаканчику у него в Кап-Ферра и все хорошенько обдумать.

– Вы знаете, – гордо заявил профессор, – я из старинного еврейского рода…

– Очень интересно, – вяло сказал Алехин. – Мне надо позвонить, но номер у меня в айфоне, а он разрядился. – Кен хотел связаться с полковником ФСБ Севастьяновым. Однако выяснилось, что Бриен – идеологический противник «всех этих новомодных штук», а потому зарядника для айфона у него нет. Профессора вполне устраивал покоцанный LG.

Главный редактор нервничал. Петр Евгеньевич обещал назвать имя убийцы через день или два. Кен уже знал имя, но не понимал, что делать дальше.

Ксантиппа рисовала картины мести – одна была страшнее другой. Она представляла, как явится к Антуану в строгом черном костюме «с узкой ласточкой белого топа» и бросит презрительно: «Неужели ты думал, что меня привлекает твоя подкрашенная седина?» В другой фантазии Пылкая возникала в коротком синем платье с хризантемой на груди и швыряла обручальное кольцо к ногам негодяя. Она была холодна и непреклонна. Изменник ползал у ее ног и молил о прощении.

Пока Ксантиппа говорила, Кен меланхолично глушил розовое. Внезапно он встрепенулся:

– Ах, я болван! Нужно заехать к Ирине Сергеевне. Она же дружит с Севастьяновым.

Бриен и Ксантиппа решили составить ему компанию. По пустой дороге они долетели до виллы Климовых за пять минут. Ночь стояла непроглядная. На улицах застыла душная тишина. Переговорное устройство долго не отвечало. Наконец раздался сонный мужской голос. После препирательств голос счел, что «срочно» и «касается убийства мадемуазель Климовой» – достаточное основание для того, чтобы «разбудить мадам». Прошло минут пять и ворота открылись. Ирина Сергеевна, как и при последней встрече c Алехиным, уже стояла на крыльце. Она была в белом домашнем халате, непричесанная и дерганая. Через две минуты Ирина Сергеевна набрала Севастьянова.