– Хватит с него, – сказал Роджер. – Тоже называется – человек.
– Пошли, Роджер, – сказал Томас Хадсон. – Пойдем, побудешь у меня.
– Ладно.
Они простились с Джоном и пошли по Королевскому шоссе к дому. Кругом все еще праздновали день рождения королевы.
– Хочешь, зайдем в «Понсе-де-Леон»? – спросил Томас Хадсон.
– Ой, нет, – сказал Роджер.
– Я хотел сказать Фредди, что этот тип очухался.
– Ну и скажи. А я пойду к тебе.
Когда Томас Хадсон вернулся домой, Роджер ничком лежал на кровати в дальнем конце крытой веранды, обращенном в глубь острова. Было совсем темно, и праздничный шум еле доносился сюда из бара.
– Спишь? – спросил Томас Хадсон.
– Нет.
– Выпить хочешь?
– Да нет, пожалуй. Спасибо.
– Как рука?
– Распухла и болит. Но это пустяки.
– Тебе снова не по себе?
– Да. Накатило, да как!
– Завтра утром приедут ребята.
– Вот и хорошо.
– Ты правда не хочешь выпить?
– Нет, дружок. А ты пей.
– Я, пожалуй, хлебну виски на сон грядущий.
Томас Хадсон подошел к холодильнику, приготовил себе стакан виски с содовой, вернулся на веранду и сел там в темноте рядом с Роджером, лежавшим на кровати.
– Сколько же всякой сволочи гуляет по белу свету, – сказал Роджер. – Этот тип – порядочная дрянь, Том.
– Ты его кое-чему научил.
– Нет. Вряд ли. Я осрамил его и немножечко подпортил. Но он отыграется на ком-нибудь другом.
– Он сам напросился на драку.
– Конечно. Но я не довел дела до конца.
– Ты его только что не убил.
– Вот об этом я и говорю. Он теперь еще подлее будет.
– А может, ты его все-таки проучил, дал ему хороший урок?
– Нет. Вряд ли. То же самое было и в Калифорнии.
– А что там случилось? Ты мне так ничего и не рассказал.
– Была драка вроде сегодняшней.
– С кем?
Роджер назвал имя человека, занимавшего высокий пост в том, что именуется индустрией.
– Я не имел ни малейшего желания связываться с ним, – сказал он. – Это случилось в доме, где у меня возникли некоторые осложнения с женщиной, и, собственно говоря, мне там быть не полагалось. Весь вечер этот субъект донимал, и донимал, и донимал меня – куда хуже, чем это было сегодня. Наконец терпение мое лопнуло, и я дал ему, дал как следует, ни на что не глядя, и он неловко ударился головой о мраморные ступеньки бассейна. На беду, бассейн был рядом. В себя он пришел к началу третьего дня в «Ливанских кедрах», так что убийцей я не стал. Но у них все было на мази. Таких свидетелей вымуштровали, что, если б осудили за непреднамеренное убийство, считалось бы, что я легко отделался.
– Ну а дальше?
– А дальше, когда он смог вернуться к делам, мне такое обвинение припаяли, только держись. На все сто. Дальше некуда.
– В чем же тебя обвинили?
– Во всем. Пачками сыпали.
– Не хочешь мне сказать?
– Нет. Тебе это ни к чему. Поверь мне на слово, что это было подстроено. Такое на меня возвели, что люди и не заговаривают со мной об этом. Ты разве не заметил?
– Пожалуй.
– Поэтому я и скис после сегодняшней драки. Всякая дрянь гуляет на белом свете. Отпетые мерзавцы. Бить их – это еще ничего не решает. Отчасти потому они и провоцируют нас. – Он повернулся на кровати и лег навзничь. – Знаешь, Томми, зло – страшная вещь. И оно изощряется, как дьявол. А ведь в старину были какие-то понятия о добре и зле.
– Пожалуй, мало кто отнесет твои деяния в рубрику абсолютного добра, – сказал ему Томас Хадсон.
– Конечно. Да я и не претендую на это. Хотя мне жаль, что я такой. Борьба со злом не делает человека поборником добра. Сегодня я боролся с ним, а потом сам поддался злу. Оно поднималось во мне, как прилив.
– Всякая драка – мерзость.
– Знаю. Ну а как быть?
– Раз уж начал – побеждай.
– Правильно. Но мне стоило начать, и я сразу увлекся.
– Ты увлекся бы еще больше, если бы он действительно дрался.
– Надеюсь, – сказал Роджер. – Хотя кто его знает. Мне хочется уничтожить всю эту мерзость. Но если увлекаешься, значит, сам недалеко ушел от тех, с кем дерешься.
– Он – омерзительный тип, – сказал Томас Хадсон.
– Не омерзительнее, чем тот, в Калифорнии. Вся беда в том, что их слишком уж много. Они всюду, в каждой стране, Томми, и все больше и больше забирают власть. Мы живем в плохие времена, Томми.
– Когда они были хорошими?
– Были дни, когда нам с тобой жилось хорошо.
– Правильно. Нам хорошо жилось в разных хороших местах. Но времена-то были плохие.
– Я этого не понимал, – сказал Роджер. – Люди говорили, что времена хорошие, а потом от этих людей дым сошел. У всех тогда были деньги, а у меня не было. Потом и у меня завелись, а дела стали дрянь. Но все-таки тогда люди не казались такими подлецами и мерзавцами.
– Ты тоже знаешься с порядочной дрянью.
– Попадаются и хорошие люди.
– Таких немного.
– Но есть. Ты всех моих друзей не знаешь.
– Ты водишься со всякой шантрапой.
– А чьи там сегодня были друзья? Твои или мои?
– Наши общие. Они не так уж плохи. Ничтожества, но не злостные.
– Да, – сказал Роджер. – Не злостные. Фрэнк – дрянцо. Порядочное дрянцо. Впрочем, злостным я его не считаю. Но теперь я на многое смотрю иначе. А они с Фредом что-то очень уж быстро стали зловредными.
– Я отличаю добро от зла. И не говорю, что все это непонятно и не моего ума дело.
– А я с добром не очень знаком. У меня с ним никогда не получалось. Зло – это по моей части. Зло я сразу могу опознать.