– Замечательный, прекрасный человек спасает жизнь твоему брату, но стоит ему сделать глоток или несколько глотков из бутылки, как ты обзываешь его пьяницей. Не место тебе среди людей, Энди.
– Я не обзывал его, а просто спросил папу, пьяница он или нет. Я не против пьяниц. Просто мне хочется знать, кто пьяница, а кто не пьяница.
– Как только у меня заведутся деньги, я куплю Эдди бутылку того, что он любит, и разопью ее с ним, – величественно объявил Том-младший.
– Это что такое? – Над трапом появилась голова Эдди с сигарой в уголке смазанного меркурохромом рта и в старой фетровой шляпе, сдвинутой на затылок, так что осталась белая полоска над загорелой частью лица. – Если я увижу, что вы не пиво пьете, а спиртное, смертным боем вас изобью. Всех троих. И хватит этих разговоров. Хотите еще картофельного пюре?
– Пожалуйста, Эдди, – сказал Том-младший, и Эдди спустился в камбуз.
– Вот уже десятый раз, – сказал Эндрю, глядя вниз.
– Замолчи, наездник, – сказал ему Том-младший. – Имей уважение к достойному человеку.
– Возьми еще рыбы, Дэвид, – сказал Томас Хадсон.
– А где тут моя большая сельдь?
– По-моему, она еще не поджарена.
– Тогда я возьму вот эту.
– До чего же они сладкие.
– Когда ловишь гарпуном, они еще вкуснее, если сразу есть, потому что из них вся кровь вышла.
– Папа, можно я позову Эдди выпить с нами? – спросил Том-младший.
– Конечно, – сказал Томас Хадсон.
– Он уже пил с нами. Вы разве не помните? – перебил их Эндрю. – Мы пришли, и он сразу с нами выпил. Помните?
– Папа, можно я позову его выпить с нами еще раз и поесть с нами тоже?
– Пожалуйста, – сказал Томас Хадсон.
Том-младший сбежал вниз, и Томас Хадсон услышал, как он сказал:
– Эдди, папа говорит, чтобы вы приготовили себе стаканчик, поднялись наверх и выпили и поели с нами.
– Да ну, Томми, – сказал Эдди. – Я среди дня никогда не ем. Позавтракаю утром, а потом вечером чего-нибудь пожую.
– Ну хоть выпейте с нами за компанию.
– Я уже парочку пропустил, Томми.
– Давайте со мной выпьем, а я буду пить пиво.
– Давай, Томми, давай, – сказал Эдди. Томас Хадсон услышал, как открылась и захлопнулась дверца холодильника. – За твое здоровье, Томми!
Томас Хадсон услышал, как они чокнулись двумя бутылками. Он взглянул на Роджера, но Роджер смотрел на океан.
– За ваше здоровье, Эдди! – услышал он Тома-младшего. – Выпить с вами – для меня большая честь.
– Томми! – сказал ему Эдди. – А для меня большая честь выпить с тобой. Самочувствие у меня замечательное, Томми. Ты видел, как я подстрелил эту акулищу?
– Конечно, видел, Эдди. А вы не хотите немножко закусить с нами?
– Нет, Томми. Правда не хочу.
– Можно мне остаться здесь, чтобы вам не пришлось пить в одиночку?
– Брось, Томми, брось. Ты что-то не то надумал. Пить мне совсем не надо. И ничего мне не надо, только малость покухарить и заработать себе на жизнь. Самочувствие у меня отличное, Томми. Ты видел, как я подстрелил ее? Правда, видел?
– Эдди, лучше этого мне ничего не приходилось видеть. Я просто думал: может, вам хочется побыть с кем-нибудь, чтобы не чувствовать себя одиноким?
– В жизни своей не знал, что такое одиночество, – сказал ему Эдди. – Мне хорошо, и у меня есть здесь кое-что, от чего будет еще лучше.
– Эдди, а мне хочется побыть с вами.
– Нет, Томми. Вот возьми это блюдо с рыбой и иди наверх, где тебе место.
– А я вернусь и посижу с вами.
– Томми, я не болен. Будь я болен, мне было бы приятно, что ты со мной. А самочувствие, черт подери, у меня сейчас такое, какого никогда не было.
– Эдди, а вам хватит этой бутылки?
– Конечно, хватит! А нет, так я займу у Роджера или у твоего старика.
– Ну что ж, понесу рыбу наверх, – сказал Том-младший. – Мне очень приятно, что у вас хорошее самочувствие, Эдди. Это просто замечательно.
Том-младший принес в кокпит блюдо с американской сельдью, с желтыми и белыми окунями и серебрянкой. Все рыбы были с золотистой корочкой и глубоко, до белого мяса надрезаны по бокам треугольниками, и Том-младший стал передавать блюдо всем за столом.
– Эдди просил поблагодарить тебя, но он уже выпил, – сказал Том-младший. – И среди дня он никогда не ест. Ну как рыба, вкусная?
– Великолепная, – сказал ему Томас Хадсон. – Ешь, пожалуйста, – сказал он Роджеру.
– Хорошо, – сказал Роджер. – Буду есть.
– А вы еще ничего не ели, мистер Дэвис? – спросил Эндрю.
– Да, Энди. Но теперь поем.
Просыпаясь ночью, Томас Хадсон слышал ровное дыхание спящих сыновей и в лунном свете видел их всех троих и спящего Роджера тоже. Роджер теперь спал крепко, почти не ворочаясь во сне.
Томас Хадсон был счастлив, что они здесь, у него, и не хотел думать о том, что они снова уедут. Он и раньше, до их приезда, был по-своему счастлив, он давно уже научился жить и работать, не давая чувству одиночества достигнуть невыносимой остроты. Приезд мальчиков нарушал весь уклад жизни, созданный им для самозащиты, но к этим нарушениям он уже тоже привык.
По этому укладу, спокойному и необременительному, всему было свое время и место: усиленной работе, разным житейским делам, содержанию вещей в чистоте и порядке, еде и выпивке и приятному ожиданию того и другого, чтению новых книг и перечитыванию многих старых. По этому укладу прибытие ежедневной газеты было событием, но, поскольку ее доставляли не слишком аккуратно, неприбытие тоже особенно не огорчало. Входили в этот уклад разные мелкие уловки, с помощью которых одинокие люди обороняются от одиночества и даже умудряются вовсе его не ощущать: Томас Хадсон сам их придумывал и вводил в обиход, прибегая к ним и сознательно и бессознательно. Но с приездом мальчиков необходимость в них отпадала, и это само по себе было облегчением.