— Конечно, — не хватало, чтобы она прониклась мной настолько, чтобы позвать копа. — Мама сказала ждать ее здесь. Я не люблю магазины.
— А где ты живешь? — Вот старая кляча!
— Мне нельзя разговаривать с незнакомыми людьми. Если вы не отстанете, я позову полисмена.
Она отходит от меня. Наверное, решила, что выполнила свой гражданский долг. Слишком дорогая на мне одежда, чтобы я вызвала подозрения. Я иду к отелю. Швейцар только оглядел меня и открыл двери. Мой вид убедил его.
— Мама задержалась в магазине, а я уже хочу поплавать. Слишком жарко, — я мило улыбаюсь ему. — А вам не жарко в вашей форме?
— Честно говоря, мисс, жарковато, но делать-то нечего.
Девушка за стойкой видела, как я говорила со швейцаром. Она решила, что швейцар меня знает, поэтому вернулась к своим делам. Я подхожу к ее стойке:
— Мама застряла в магазине...
Она поднимает взгляд и улыбается.
— Как вы не путаете все эти номера и ключи? Я бы все перепутала.
— Не перепутала бы, — она приветливо смотрит на меня. — Вот, смотри, в компьютере все номера и напротив каждого — фамилия гостя, информация о том, когда он прибыл и насколько. Вот, смотри, все просто. Хочешь попробовать?
— С удовольствием, если позволите.
— Тогда иди сюда.
Звонит телефон, она берет трубку и что-то говорит, я не вслушиваюсь. Вот, мистер Кубов, номер 306. Значит, третий этаж. Приветливо помахав девушке рукой, я иду к дверям лифта.
— Пожалуйста, четвертый этаж.
Парень в лифте пялится на меня. Эй, мне чуть больше одиннадцати лет!
Я выхожу из лифта. Двери закрываются, коридор пуст. Я хочу плакать. Я так хочу к маме! Но ее нет, и Стивена тоже нет, а папа опять на задании. О боже, что он скажет, когда вернется? Я не смогу этого пережить. Я не хочу это видеть. Я никого не хочу видеть.
Я спускаюсь на третий этаж и прячусь в каморке для инвентаря. Тут стоят тележки, висит чья-то одежда, на полках — бутылки с мылом и пачки салфеток. О, я подожду, пока мистеру принесут еду. Или простыни. Или явится уборщица. Что-то должно случиться, нужно ждать. Только бы меня не заметил коридорный или еще кто-то из обслуживающего персонала. А это что? Синее платье, в таких здесь ходят горничные. Вздрагивая от отвращения к чужому запаху, я ныряю в него. Наверное, оно должно быть коротеньким, потому что мне доходит до колен. Я беру с полки простыню и иду к номеру. Перед собой толкаю тележку с моющими средствами. Стучу в дверь.
— Кто там? — Приветливый голос. Слишком приветливый.
— Это горничная, сэр. Я только хочу продезинфицировать ванную. Тут случилась поломка фильтра.
— Заходите.
Я захожу в номер. Мистер Кубов именно такой, как мне его описал тот тип. Это хорошо. Но я должна кое-что узнать. Все мы должны.
— Извините, сэр. У нас сломался фильтр. Все уже в порядке, но нужно здесь все залить средствами дезинфекции.
Мамина косметика делает мое лицо по крайней мере лет на пять старше.
— Ну, конечно. Делайте свое дело, юная леди. Вы, наверное, студентка?
— Да, сэр. Простите за беспокойство.
Я тащу тележку в ванную, потому что в двери опять кто-то стучит. Если это настоящая горничная, нужно действовать немедленно. Дверь ванной закрылась за мной. Я слышу, что это не горничная. Это пришла какая-то женщина. Они говорят на языке, который я понимаю. Они говорят по-русски. Ну, еще бы!
— Эти снимки ты взяла из его кармана? — Это говорит мужчина.
-Да.
— Значит, задание они выполнили. Здесь все трое. Но кто уничтожил группу?
Спроси чего-нибудь полегче, мистер.
— Когда я приехала туда, уже никого не застала. Трупы лежали только наших. Те куда-то пропали. Их слишком быстро убрали, но остались следы крови и следы от протекторов машины, которая приехала. Я не понимаю.
— Странно все это. Если допустить, что был еще кто-то... Но на фотографии все трое мертвы, она не могла стрелять, она убита наповал. Вот, отверстие посреди лба. А если нет — тогда это просто спектакль. Кто тогда фотографировал? Ты смотрела следы?
— Там никого другого не было.
— Ну что же, будем считать, что они перебили друг друга.
— Нет. Юрия кто-то допрашивал. У него отрезан мизинец, — женщина встала, я слышу ее шаги. — Там кто-то был. Но, видимо, вовремя не успел. Они все уже были мертвы.
— Тогда надо немедленно уходить отсюда.
— Именно это я и хотела тебе предложить.
Я выкатываю из ванной тележку. У меня в руке револьвер. Им этого хватит. Пусть бы даже и услыхали выстрел. А они не обращают на меня внимания, упаковывают вещи.
— Все готово. О, вы уже уезжаете? Мне сказать портье, чтобы он помог вам с багажом?
— Нет, спасибо, не стоит. Я сам.
Он дает мне бумажку в пять баксов. А я стреляю в него, потом — в женщину. Не очень громко, небольшой калибр, но тут не надо большего. Я быстро сбрасываю с себя чужие тряпки и бегу в ванную смывать краску. Тушь безжалостно жжет мне глаза, черт ее дери!
Он жив. Я не хотела ему легкой смерти. Он жив. Я берусь за телефон. Голос дядюшки Макса спрашивает:
— Керстин, ты где?
Но я не могу ему сказать. Я плачу. Я знаю, что мамы больше нет. И Стивена. Господи, боже, что мне скажет папа?
Через некоторое время дверь открывается и входит Мицуко. Она прижимает меня к себе, и я уже не могу сдерживаться. Я начинаю кричать. То, что сидело, сжавшись, у меня в груди, вырвалось на волю. Мицуко колет мне что-то, но я так кричу, что лекарство, наверное, не подействует. Однако подействовало.
...Когда я проснулась, все уже закончилось. Приехал папа, маму и Стивена похоронили. Наверное, допросили Кубова.
Его смерть, скорее всего, была не из легких. Но мне-то что?
— Ты действовала безупречно, — дядя Макс держит мою ладонь. — Но отныне — все. Задание такое: ты будешь учиться жить там. Ты должна стать там своей, поэтому поедешь в Лос-Анджелес и будешь ходить в школу. В лучшую школу. А здесь, на базе, тебя уже нечему учить.
Я молчу. Я теперь всегда молчу, мне стало все равно. Мой мир уничтожили. Так имеет ли значение, где жить? И жить ли вообще?
— Керстин... — дядя Макс немного растерян. — Скажи хоть что-то, милая. Только не молчи вот так.
— Я не знаю, что говорить. Я осталась жива, потому что убили Стивена. Его кровь попала мне на блузку, поэтому удалось их обмануть. Я жива, потому что Стивен умер. Но он же был еще такой крохотный. Он же никому не сделал никакого зла, не то что я. Так почему?
У дядюшки Макса растерянный вид. Я впервые вижу его таким. Потому что он всегда все знает лучше самого Господа Бога, а сейчас он — просто немолодой, растерянный человек, который не может справиться с ребенком. Но я уже не ребенок. Я выросла.