— У меня остался всего один вопрос, — не отступала она. — Я сегодня на улице слышала, что Гастингса казнили на месте, без суда. Один человек сказал мне, что Гастингс был предан смерти буквально через несколько минут после ареста. Милорд, простите мое невежество, но я полагала, что даже последнему подданному короля обеспечено правосудие.
Кейт отшатнулась при виде выражения, появившегося на лице отца. Похоже, вот-вот разразится гроза.
— Да, мадам, вы невежественны, — язвительно сказал Ричард. — Бедняки имеют право на суд. Знатные лорды могут судить свою ровню. Такие же полномочия есть и у парламента. И акты о лишении всех прав состояния [27] могут издаваться задним числом. Мне кажется, миледи, вы считаете в этом деле негодяем меня, а не Гастингса. Да вы никак смеете предполагать, что я казнил человека без суда, не имея достаточных оснований и весомых свидетельств. Что ж, — продолжил он, поднимаясь на ноги, — меня трогает ваше доверие ко мне. Не знаю, что я совершил, чтобы заслужить такое к себе отношение. Мало того что меня предал человек, которого я считал своим другом, так вдобавок еще и собственная супруга придерживается обо мне далеко не лучшего мнения. Жена, которая должна во всем поддерживать мужа. Это невыносимо.
Он двинулся от стола к лестнице.
Анна упала на колени:
— Милорд, простите меня! Я виновата. Известие о казни потрясло меня. Я не до конца знала обо всех обстоятельствах. — Она в отчаянии молила мужа, который с безразличием взирал на нее.
— Я желаю вам обеим спокойной ночи, — сказал он и ушел.
Кейт долго не могла сомкнуть глаз. Она ворочалась с боку на бок, мысли ее метались, она вспоминала страшную сцену, разыгравшуюся на лужайке Тауэра. А когда бедняжка наконец все же уснула, ей приснился стражник с обнаженным мечом. Она ясно видела предсмертный страх на лице Гастингса и темную кровь, стекающую на траву.
Стояла невыносимая предгрозовая жара. Две ночи назад случилась страшная буря: сверкали молнии, грохотал гром; градины, красные, как свернувшаяся кровь, падали на землю. Мы с Гарри, как и большинство обитателей дома, не могли уснуть и, переходя от окна к окну, слышали, как наши богобоязненные слуги шептались, что это дурной знак.
Воздух уже несколько дней полнился слухами. Даже на улицах говорили — и даже слуги в Байнардс-Касле повторяли это, — что король умирает, а может быть, уже умер. Да, несколько недель он почти не появлялся на публике, но когда Гарри напрямую спросил отца, тяжело ли болен его величество, ответ графа был полон оптимизма.
— Напротив, король поправляется, — сказал Пембрук. — Он уже может гулять по галереям и садам в Гринвиче.
Однако наша кухарка Анни говорит иное. Мне нравится Анни. Я часто бываю на кухне и в кладовке вместе с миледи, учусь управлять домом, который когда-нибудь будет принадлежать мне. Анни может свободно говорить с графом и графиней, но она заработала эту привилегию долгими годами службы и своим мастерством. С виду она неказистая, полная, вспыльчивая, острая на язык, но это все на поверхности. А в груди у нее бьется любящее, преданное сердце.
Однажды в воскресенье, вскоре после моего разговора с графом, Анни собралась навестить старушку-мать в Дептфорде, но попала в толпу лондонцев, которые направлялись к Гринвич-Паласу, встревоженные молитвами о здоровье короля, вывешенными на дверях церкви тем утром, и исполненные решимости увидеть монарха.
— И тут вышел этот джентльмен и обратился к нам, — сообщает Анни, с явным удовлетворением оглядывая внимательный кружок слушателей на большой кухне. Я пришла сюда в поисках чего-нибудь вкусненького, и она дала мне кусочек марципана и предложила остаться послушать ее рассказ. — Он сказал, чтобы мы расходились по домам, потому что воздух слишком прохладный и его величество не может к нам выйти. Но мы не уходили, а кое-кто и вовсе заявил, что мы не тронемся с места, пока не увидим короля. Джентльмен ушел, сказав, что посмотрит, что можно сделать, и мы долго ждали, а потом вдруг король появился в окне над нами.
Тут Анни делает артистическую паузу. Ее слушатели замерли, а она наслаждается этим мигом, держит их в напряжении. В жизни слуг такие события случаются не каждый день.
— Эх, горе горькое, — наконец продолжает она. — У меня прямо слезы на глаза навернулись. Да и у всех остальных тоже. Уж до того он, бедняжка, был худой и изможденный. С ним к окну подошли двое слуг. Клянусь, они поддерживали его величество, чтобы тот не упал. Видели бы вы, что произошло с толпой. Когда король помахал нам и поклонился, раздались приветственные выкрики, но ясно было, что у всех на уме. А когда он ушел, люди стали говорить, что бедняга обречен. Это было ясно как божий день. А ведь он еще совсем молоденький, ему бы жить да жить. Ну до чего же мне его жаль. — И Анни вытирает глаза передником.
Я спешу прочь, чтобы пересказать услышанное Гарри.
— Я так и думал — от нас скрывают что-то серьезное, — говорит он, беря меня за руку. Мы идем по расцветающему саду, Сандерс держится сзади на почтительном расстоянии. — Его величество уже бог знает сколько времени не выходит из дворца.
— Но король такой юный, едва ли старше меня, — печально замечаю я.
— Смерть не разбирает, молодой или старый, — парирует Гарри. — А потому нам следует всегда жить так, как то подобает истинным христианам. Боже милостивый, — спохватывается мой спутник, — я начинаю говорить, словно мои родители! — Но улыбка затрагивает только его губы. И, понизив голос, поскольку поблизости косят траву садовники, Гарри продолжает: — Меня беспокоит, как изменится ситуация в стране после смерти короля. Наследовать ему должна принцесса Мария. А она твердолобая католичка.
Я это знаю, поскольку частенько слышала, как родители осуждали истовый католицизм принцессы Марии. Однако в глубине души я все-таки ей сочувствовала. Ведь когда Генрих VIII развелся с ее матерью, Екатериной Арагонской, она была объявлена незаконнорожденной. [28] Принцесса Мария упрямо цеплялась за религию своего детства, даже когда указом короля Эдуарда, принявшего истинную протестантскую веру, католицизм был объявлен вне закона. С тех пор она тихо жила за городом, лишь изредка приезжая к королевскому двору, меланхоличная старая дева, которая проводит пустые дни, перебирая четки и молясь своим идолам. По крайней мере, так говорила моя мать.