— Нет, моя дорогая, мы не должны это делать! Я слишком уважаю тебя, — выдохнул он в ухо Кейт.
Вместо ответа она еще сильнее вцепилась в него, и Джону пришлось со стоном отдирать от себя ее пальцы.
— Хватит, любовь моя, — воскликнул он, — иначе я не смогу за себя ручаться! О, моя Кейт, моя прекрасная дама, я обожаю тебя! Мне показалось, что мы были в разлуке целую вечность.
Восторг настолько захлестнул девушку, что она потеряла дар речи. Джон улыбнулся, глядя на нее.
— Мы должны пожениться! — сказал он. — Я поговорю с отцом и дам ему понять, что настроен самым решительным образом. А потом я пойду к королю… если ты, конечно, не будешь возражать. — Он посмотрел на нее умоляющим взглядом.
— Тебе необходимо мое разрешение? — кокетливо поинтересовалась она. — Разумеется, я не буду возражать. И, пожалуйста, поговори с моим отцом поскорее, иначе меня могут отправить в Миддлхем.
— Я этого не допущу. — Джон поднялся, поправил на себе одежду. — Я поговорю с отцом завтра утром. — После этого он, сияя улыбкой, отвесил поклон и оставил ошеломленную Кейт сидеть на кровати.
Той печальной весной, которая поспешила наступить вслед за обрушившимися на нашу семью трагедиями, мне казалось, что весь мир умер, а бутоны цветов и великолепное пробуждение матери-природы — всего лишь издевательская насмешка. В моей душе была одна лишь горечь утрат: муж, отец, сестра — всех их жестоко отняли у меня.
Я больше не жду от жизни ничего хорошего, и иногда мне хочется, чтобы и меня тоже поглотила могила. Мне снятся плахи, забрызганные кровью, искалеченные тела близких людей. А еще я вижу во сне Гарри, те короткие горько-сладкие недели, что мы с ним провели вместе; я постоянно вспоминаю своего любимого Гарри, который покинул меня с такой решительностью и бесповоротностью, словно и его тоже забрала смерть. Как смеют цветы раскрывать свою красоту небесам, как смеют овечки резвиться в полях, как смеет нежный, теплый ветерок, будто любовник, ласкать мое лицо, когда я потеряла все.
Королева необыкновенно добра к нам — ко мне, моей матери и бедной сестренке Мэри. Она сделала все, что было в ее силах, чтобы поддержать миледи в ее горе, она даже вернула ей некоторые земли и дома, конфискованные по Акту о лишении всех прав состояния, принятому в связи с изменой моего отца. Конечно, отношения между ее королевским величеством и моей матерью выглядят неестественно и подозрительно вежливыми. Да и разве может быть иначе, если Мария отправила на плаху мужа и дочь миледи?
Милость ее величества распространяется и на меня: королева положила мне весьма щедрое вспомоществование в размере восьмидесяти фунтов в год, что сделало меня финансово независимой. А поскольку моя мать занята тем, что улаживает собственные дела, да к тому же погружена в скорбь, королева поручила своей преданной подруге герцогине Сомерсет приглядывать за мной и Мэри. Ее величество, видя, в каком подавленном состоянии мы обе пребываем, решила, что несправедливо и неподобающе будет и дальше держать нас при дворе. Я, в свою очередь, более не могу выносить удушливую атмосферу этого исполненного ненависти места, где все поспешили повернуться спиной к моей трагедии, причем кое-кто еще и порадовался падению нашего дома. И потому мы с Мэри отправляемся жить в семейство герцогини Сомерсет, в Шелфордский монастырь близ Ноттингема. Я еду туда охотно, с благодарностью.
Герцогиня, урожденная Анна Станхоп, — вдова Эдварда Сеймура, бывшего регента и брата королевы Джейн. [50] Ее милость — женщина капризная и высокомерная, она одержима гордыней почище Люцифера и строит непомерно честолюбивые планы относительно своих детей, которых у нее целых девять. Но при этом она оказывается доброй опекуншей и совершенно не препятствует нам с Мэри заниматься своими делами, пока мы не тревожим ее покой. После казни мужа герцогиня сама провела два года в Тауэре, и королева Мария освободила ее только в прошлом году, а потому теперь она наслаждается свободой и не терпит никаких ограничений.
С наступлением лета приходит обнадеживающая новость: моя мать назначена фрейлиной внутренних покоев королевы, а вскоре после этого поступает распоряжение и нам с Мэри — снять траур и присоединиться к матери, чтобы снова служить ее величеству. Я еду неохотно: все еще скорблю по Джейн, все еще тоскую по Гарри, все еще оплакиваю свои надежды на корону. Состояние у меня сейчас такое, что мне абсолютно все равно, где находиться и что делать. Я стараюсь добросовестно выполнять свои обязанности, но мать говорит, что мне было бы полезно отвлечься и подумать о чем-нибудь другом, кроме моих скорбей, чтобы не огорчать королеву, как бы трудно это для меня ни было.
Принцесса Елизавета находится в Тауэре. Это большой скандал. Ходят разговоры о том, что она тайно участвовала в бунте Уайетта и вскоре после предъявления обвинений в измене младшую сестру Марии отправят на плаху, как некогда и ее мать Анну Болейн. Это немного поднимает мне настроение, но я не хочу радоваться тому, что мой враг повержен; я могу только сочувствовать ей. Но расследование затягивается, и Совет не торопится возбуждать дело против Елизаветы. Потом мы узнаем, что она покинула Тауэр и помещена под домашний арест в Вудстоке, где королева (которая теперь не питает ни малейшей любви к своей сестре) собирается держать ее, чтобы Елизавета не затеяла какой-нибудь смуты.
Я постепенно заново привыкаю к распорядку дня ее величества и к своим обязанностям, опять начинаю получать удовольствие от всяких мелочей. И если все это время любимые собачки были единственным моим утешением, то теперь появились и другие. Иногда, если двор что-то празднует, нам позволяется снять свои черные или коричневые платья и надеть что-нибудь роскошное из собственного гардероба ее величества. Я снова учусь улыбаться и проникаться товарищеским духом, витающим во внутренних покоях и спальнях (это и веселые шутки, и музыка, и совместное поедание сластей, и бесконечные игры в карты и кости), когда вместе с другими хихикающими фрейлинами примеряю одно за другим элегантные, украшенные лентами или бусинками платья.
В июле, чувствуя себя немного лучше, я вместе с матерью и сестрой присутствую в Винчестерском соборе на небывалых торжествах, посвященных венчанию королевы Марии с Филиппом Испанским. Я вижу, как ее величество приносит клятву верности красивому, но весьма равнодушному принцу, наблюдаю за ними обоими на роскошном пиршестве в Вулвеси-Паласе. У невесты вид восторженный, а жених ведет себя сдержанно и корректно, английские традиции ему явно не по вкусу. Я замечаю, что в глазах Филиппа вспыхивает интерес, когда он смотрит на статную Магдален Дейкр, одну из фрейлин ее величества, а потом, переведя взгляд на свою нареченную, чуть ли не кривится от отвращения. Я сочувствую своей госпоже, ведь она столько надежд возлагала на этот брак. Но королева спокойно сидит на своем месте в расшитом золотом пурпурном платье, с выражением блаженства на лице, и, кажется, ничего не замечает.