Телефон зазвонил в семь.

— Вудрафф, — это был старший консультант Бриггс. — Я не нахожу вас ни в одном списке.

— А?.. Да, у меня выходной.

— Неважно. Я хочу попросить вас об одолжении.

Как только он положил трубку, появилось какое-то дурное предчувствие, как будто то огромное количество спиртного, которое он поглотил, нарушило что-то в мозгу и открыло его шестое чувство. Если бы тогда он перезвонил тому ублюдку и отказался выполнять поручение, объяснив, что все еще пьян, или придумав что-нибудь еще! Вместо этого он, шатаясь, пошел в душ, принял парацетамол, почистил зубы, выпил растворимого кофе, натянул наименее грязную рубашку, какую смог найти, какие-то спортивные штаны и поехал на машине — да, еще и сел за руль! — в больницу. «Какого черта, — успокаивал он себя, — многие так делают: накачиваются спиртным, а на следующий день идут на работу!» Врачи-интерны были известны своими попойками, которые являлись чем-то вроде компенсации за безжалостный график работы, выматывающую ответственность и нескончаемые часы подготовки к экзаменам.

Он прошел прямо в палату, чтобы увидеть маленького мальчика, Дерека Роуза, и его маму, которая заметила и его красные глаза, и несвежее дыхание. Но ему не нужно было производить на нее впечатление. Шэрон Роуз, небогатая мать-одиночка, немного старше двадцати, в потертых джинсах и дешевой куртке, судя по нервным желтоватым пальцам, страшно хотела курить. Она была из тех несчастных женщин, которые уверены, что доктора, эти мужчины и женщины в белых халатах, всемогущи, что с их мнением нельзя спорить, поскольку они не могут ошибаться. Он сильно жалел, что тогда не поговорил с ней начистоту, не сказал, что он не в лучшей форме, чтобы оперировать ее сына. Но Бриггс наводил на него страх и отметал все его сомнения; предполагалось, что Давид — уже полностью состоялся как хирург-педиатр и мог начинать работать врачом-консультантом, и рекомендации Бриггса были для него чрезвычайно важны.

Пока он мыл руки перед операцией, ощущение беспокойства нарастало. Это была не просто тошнота и расплывающееся изображение, скорее — чувство нависшей беды. Но он был реалистом, не склонным к суевериям. И хотя подсознание говорило, что надо отступить, он натянул хирургические перчатки.

Все, казалось, шло по плану. Удаление было легким; он уже подумал, что ему не о чем беспокоиться. Он секунду подержал почку мальчика в руке. Потом посмотрел на нее внимательно и удивился. Не считая небольшого воспаления, она не выглядела больной, хотя рентген показывал раковое образование. Безусловно, опухоль была внутренней, но все же… Когда он протянул руку, чтобы опустить почку в лоток, который подставила медсестра, врач-ассистент вдруг что-то прошептала ему на ухо. В ее голосе была напряженная требовательность, и она слишком сильно схватила его за руку, указывая на рентгеновский снимок. Его рука замерла на полпути, и он вгляделся в снимок. Сердце больно дернулось, и он почувствовал, как кровь отлила от лица.

Такое могло случиться и случалось — не часто, но случалось. Со всей неотвратимостью несчастье навалилось на него. Он невнимательно посмотрел на листок, прикрепленный к снимку, и только теперь увидел, что маленькая белая наклейка прикреплена на обратной стороне снимка. Изображение внутренних органов мальчика перевернуто обратной стороной. Это было сумасшествие… Дело было в снимке, а теперь будущая жизнь мальчика находилась в серьезной опасности. Давид так сосредоточился на самой операции, на теле ребенка, что не перепроверил все с матерью, не прочитал как следует историю болезни.

Осознав свою чудовищную ошибку, он почувствовал, что теряет сознание; ему пришлось уступить свое место врачу-ассистенту. Желчь подступила к горлу, и он кинулся в туалет, оставив шокированную, запаниковавшую команду расхлебывать случившееся — разыскивать хирурга по трансплантациям, который мог бы снова приживить отрезанный орган.

Серьезным испытанием для него стала необходимость встретиться с Шэрон Роуз, рассказать ей, что он натворил. Она не могла поверить, и это мучило его еще больше — чувство стыда и раскаяния захлестывало его. За этим последовала страшная депрессия, которая полностью раздавила его. Теперь он понимал, почему некоторые врачи сводят счеты с жизнью.

Его немедленно освободили от обязанностей, назначив расследование. Бриггс позвонил ему домой и посоветовал воспользоваться вынужденным отпуском и хорошо отдохнуть. Он обещал подтвердить компетентность Давида. В конце концов, ситуация была «очень необычной».

— Да. Чертова партия игры в гольф! — вслух сказал Давид в незнакомой темной комнате, вспоминая эту «очень необычную» причину, по которой Бриггс попросил оказать ему эту катастрофическую услугу.

Казалось, карьера его была загублена. Он не был уверен, что в будущем сможет работать врачом, независимо от результата служебного расследования. Спустя два месяца его оправдали. Бриггса признали ответственным за грубую ошибку, так как он был старшим консультантом и Дерек Роуз был его пациентом. Дело замяли как «отказ системы». Для Давида это не стало победой. К этому моменту маленькому мальчику уже удалили пораженную раком почку, но его некогда здоровая почка была теперь ослаблена и уязвима. И это все по его вине. Он бы с радостью отдал Дереку собственную почку, если бы это было возможно.

Снова где-то громко затарахтело. Горячая вода зашумела в трубах. Давид заставил себя сползти с кровати и подошел к окну. Отодвинул плотную штору — и поразился, увидев яркий дневной свет. Было только 3.45. Он дернул окно. Оно открылось совсем чуть-чуть, но он с наслаждением вдохнул прохладный воздух. Противомоскитная сетка свободно болталась на крючках. Глянув вниз на улицу, Давид увидел, что все покрыто слоем пыли. Казалось, что кто-то притрусил все серой пудрой. Неудивительно, что Марта Кусугак посмеивалась над его шикарным костюмом.

Одинокий пес медленно трусил посреди дороги. Он был тощий, паршивый, но выглядел достаточно нахальным. Пес остановился, глянул вверх на Давида глазами-бусинками и потрусил дальше. Давид прищурился от яркого света и следил за псом, пока его тощий зад не скрылся вдали, на дороге, ведущей на север. Где-то там, на берегу Северного Ледовитого океана, лежал Инувик и Туктояктук. В шестистах милях к юго-востоку от него расположился Йеллоунайф. Между ними — всего пара крошечных поселков. Охваченный внезапным приступом отчаяния, он задернул пыльную штору, защищаясь от ночного солнца, и юркнул в кровать под атласное стеганое одеяло.

Глава 3

Кардифф, 2006

Давид!

Я рада, что ты ответил на письмо Миранды, хотя и не понимаю, почему тебе так хочется лишить ее иллюзий. Наверное, для тебя это стало шоком: ты столько лет старался забыть, что произошло, а потом тебе взяли и напомнили о том, что хотелось бы оставить в прошлом. У тебя, очевидно, нет ни любопытства, ни чувства долга, поскольку все эти годы ты не давал о себе знать.

Почти тринадцать лет ты был свободен от всяких обязательств и забот, но теперь, боюсь, тебе придется этим заняться. Поднимать двойняшек в одиночку, без отца, было трудно — и в финансовом плане, и во всех остальных.