— Но… Бога ради, чьи же они тогда? Твои, да?
— Нет… Сомневаюсь, — Иен издал какой-то безразличный смешок. — Неужели ты не видишь? Она уже прибрала к рукам все мои деньги. Если бы это были мои дети, ей не нужно было бы снабжать меня наркотиками, можно было просто потребовать деньги на содержание детей.
Давиду не хотелось признаваться самому себе, что кроме ярости, которую у него вызывало это мошенничество, это беззастенчивое использование его доверчивости, он испытывал все же чувство облегчения. Именно поэтому еще больше его возмущало, как поступили по отношению к Марку и Миранде. Их собственная мать сыграла с ними жестокую, бессмысленную шутку, только ради какой-то ничтожной суммы, или чтобы отомстить ему за реальное или воображаемое прегрешение. А может, просто чтобы доказать свою изобретательность и находчивость. Давид так сильно стукнул кулаком по столу, что задрожали бокалы. Люди с любопытством смотрели на него. Бар постепенно заполнялся посетителями, становилось шумно и весело. Однако его порыв здесь не был чем-то необычным.
— Не может быть, чтобы для тебя известие об отцовстве стало таким уж сюрпризом, — Иен посмотрел на друга. — Ты что же, на самом деле никогда не трахался с ней?
В течение пары секунд Давид был очень близок к тому, чтобы ударить человека кулаком в лицо. Он даже предвкушал, как хрустнет сломанный нос, как осколки выбитых зубов вопьются в костяшки его кулака.
— Ты, ублюдок, — прорычал он, плотно сжав челюсти, пытаясь сдержать агрессию, — ты ведь знал, что я не могу оспорить результаты анализа на ДНК. Как же ты мог молчать и при этом смотреть мне в лицо день за днем?
Возле стойки бара возникла какая-то суматоха. Тщедушный лысеющий человек в помятом костюме пытался завязать драку с двумя индейцами. Люди отходили в стороны, громко смеясь. Оба друга посмотрели на потасовку, и напряжение между ними моментально исчезло.
— Понимаешь, — признался Иен более спокойно, — я знал, что рано или поздно все откроется. Я бы сказал тебе, поверь. Я даже написал это все и заверил. У меня в хижине лежат два письма, каждое в трех экземплярах. В тумбочке, возле кровати. Просто на всякий случай… ну, ты понимаешь.
— На случай если ты напьешься до смерти или умрешь от передозировки? Чтобы ты мог хотя бы после смерти очистить свою совесть? — холодно спросил Давид и отвернулся.
— Ну да. Что-то в этом роде. — Иен встал со стула. — Мне нужно ехать домой, а то я не смогу вести машину. Я ухожу, Давид. Поверь, мне очень жаль.
Давид не поднял головы, когда Иен ушел. Он просто не мог смотреть другу в лицо. Официантка принесла еще порцию, и он взял пиво. Давид сидел еще долго — час или два, не замечая времени. Сидел, будто парализованный, уставившись в сизую мглу, повисшую под потолком, который имитировал крышу деревенского сеновала. В общем, он ни о чем не думал. Последние события лишили его всех чувств. Будущее представало совершенно неопределенным, а позади — ложь прошлого. Непонятно, как двигаться дальше, но назад пути нет. Все, что у него было, — утрачено, безвозвратно разрушено. Давид подумал о жене. Как много значила бы для него эта информация несколько месяцев назад! Он смог бы доказать ей, что все это — ошибка. Что он не лгал: он действительно не спал с этой несносной женщиной… Теперь это не значило ровным счетом ничего. Он едва ли когда-нибудь потрудится объяснить Изабель, как все было на самом деле. Вероятно, она и не поверит ему. Впрочем, ее мнение теперь мало интересовало Давида. Что действительно было важно, так это как он скажет Марку и Миранде… И как они смогут справиться с этой новостью.
Потом он осознал, что что-то грызет, гложет его — какой-то резкий стук в груди. Давид попытался расслабиться, отрешиться, но не получилось. Этот стук, как неумолимое тиканье часов, становился все громче и резче. Сначала Давид решил, что это сердце, но, прощупав пульс, убедился, что это не так. Тогда он закрыл глаза, пытаясь угадать, что же это такое. И перед глазами сразу появилась маленькая лисичка, бегущая по темному лесу. Лапы глубоко проваливались в снег, но зверек все бежал вперед, стремясь к какой-то своей цели, тяжело дыша от напряжения… «Если научишься прислушиваться к тишине, маленькая лисичка будет приходить к тебе. И говорить то, что больше никто не скажет».
Давид распахнул глаза и потрясенно посмотрел по сторонам. Потом вдруг до него дошло, и он помчался, сметая со столиков стаканы, — люди кричали и возмущались ему вслед. Он бежал, на ходу ощупывая карманы в поисках ключей. Ледяной воздух вернул его к реальности.
* * *
Давид мчался настолько быстро, насколько позволяли дорога и машина. Наклонившись вперед, всматривался в темноту даже дальше света фар. Он был совершенно трезв, алкоголь не действовал на него, но от страха скрутило живот. Ему срочно захотелось в туалет, и еще нужно было избавиться от последней бутылки пива — нет, от всего выпитого сегодня пива. Но нельзя было терять ни минуты. Наконец он подъехал к домику Иена, резко затормозил на льду, машину занесло, и она врезалась в сугроб. Давид выскочил из машины и помчался к хижине. Лай Торна — громкий и настойчивый, не такой, как обычно, — заставил его содрогнуться от ужаса. Свет в хижине горел, и дверь была открыта нараспашку; он влетел внутрь, страшась того, что мог там обнаружить. Когда он убедился, что Иена там нет, то залетел в туалет, опустошил желудок и кишечник, как будто его внутренности спешили избавиться от всего прошлого.
Торн рвался как сумасшедший. Давид попытался успокоить собаку, но это было бессмысленно, он просто терял время. Он повсюду искал фонарь и в конце концов обнаружил его именно там, где он всегда и лежал. Давид старался взять себя в руки: паника — плохой помощник. Он надел всю одежду Иена, которую сумел найти, и с фонарем в руках отправился в путь. Теперь Торн резко и пронзительно завыл, а потом затих. Он целеустремленно трусил в темноту леса, и Давиду пришлось бежать, чтобы не отставать от пса.
Метров через пятьдесят Давид позвал Торна, побежал назад в хижину и стал суетливо собирать спички, газеты и щепки на растопку. Когда наконец нашел все необходимое, запихал в пыльный рюкзак, который висел на гвозде у двери. Торн неподвижно сидел на снегу, ожидая Давида. Они снова отправились в путь. Следов не было, и Давид полагался только на собаку. Через некоторое время Давид заметил четкий свежий след лыж. Иен взял лыжи… Его невозможно будет догнать. Давид не имел ни малейшего представления, сколько просидел в баре после ухода друга: два часа, может, больше. Под деревьями была полная темнота, но на небе в просветах хвойных лап слабо мерцали звезды. В нескольких ярдах перед собой Давид видел, как Торн с усилием передвигает тощие ноги. Несомненно, Торн пытался следовать за Иеном, но или тот приказал ему вернуться, или пес не смог догнать лыжника.
Вдруг Давид вспомнил, как они ходили по этому лесу жарким осенним днем. Торн, тогда еще проказливый щенок, поймал зайца. Блохи, раньше жившие на зайце и кормившиеся его кровью, стали покидать своего мертвого владельца и прыгать на ближайшее теплое пушистое тело. В мире животных нет преданности мертвым. О Боже… нет!
Его подгоняло чувство вины и страха. Если бы он обратил внимание на то, что говорил ему Иен, он бы знал, к чему все идет. Теперь все стало предельно ясно. Наверное, он и раньше это знал, просто не осознавал. Он был так чертовски погружен в свои проблемы. Но ни одна из них не была столь ужасной, как проблема Иена. Ни одна его проблема не несла угрозы для жизни… Иен просил еще немного времени, еще немножко, прежде чем произойдет неизбежное!