— Так что же случилось? — продолжала допытываться Тилли, расстегивая его рубашку.
— Мой друг умер, — ответил Давид, не открывая глаз. — Мой брак распался. Мои дети — не мои дети, и я никогда не смогу снова играть на гитаре — ее у меня украли, и дом мой продали каким-то ужасным людям, и я под огромной дозой демерола. Отличная штука. Я столько лет потерял… Проклятье!
— О Давид! — Тилли взяла его лицо в свои крошечные ладони и несколько раз поцеловала в лоб. Это было очень приятно, и он улыбнулся. Теперь она уже целовала его в губы — короткими, быстрыми поцелуями, от одного уголка к другому. Он обхватил ее руками, и она страстно обняла его в ответ. Потом он зарылся в ее мягкие волосы и утонул в ее объятиях, теряя сам себя.
В следующее мгновение они оба были под пурпурным бархатом, и женщина все еще покрывала его поцелуями, и он стал целовать ее в ответ. Было так приятно, так тепло, так влажно. Он смутно осознавал, что он почти раздет, вероятно, он и был голым. Не страшно, по крайней мере она одета. Он чувствовал, как ее руки гладили его спину, ягодицы, бедра. Это было так приятно, что ему не хотелось ее останавливать. Что-то зрело у него в паху, пульсировало, и он привлек ее ближе и прижал к себе сильнее. Она перекатилась на него сверху, и его возбужденное естество оказалось где-то между ее колен. Ее тело было таким коротким, таким маленьким. Очень странное ощущение, будто обнимаешь ребенка. Это несоответствие ее детских форм и желания зрелой женщины вдруг резко привело его в чувство, и он осознал, что еще мгновение — и он был готов зубами сорвать с нее одежду и овладеть ею. Так хотелось глубоко погрузиться в женское лоно, утонуть, перенестись в какое-то иное место, но это было сумасшествие. Завтра он проснется… с Тилли. Это неправильно. Он знал, что сильно пожалеет об этом.
— Нет, Тилли, — с трудом выговорил он, — мы не должны!
— Почему? — возразила она, продолжая покрывать горячими поцелуями его губы.
— Ты пользуешься моей беспомощностью. Это нехорошо. Я накачан наркотиками по самую макушку.
— Это хорошо, — усмехнулась Тилли.
— Нет, не очень. — Он уже полностью проснулся и легонько оттолкнул ее от себя плечом. — Руки ужасно болят, — солгал он. — Тилли, мне ампутировали палец. Пожалуйста, Тилли! Я не могу. Мне очень жаль, правда!
Она посмотрела на него сверху вниз и нахмурилась.
— Ампутировали? О, это ужасно, Давид! — Он видел, что она поняла, что он на самом деле имел в виду. Он просто не хотел делать этого, потому что не мог завязать с ней отношения. Было заметно, как она расстроена. Она откатилась от него и привела свою одежду в порядок. — Я приготовлю тебе чай, — тихо сказала она и вышла из комнаты. Спустя несколько секунд он был уже очень, очень далеко.
* * *
Давид медленно брел по городу. Если бы не бесконечные мысли о том, что произошло за последние два дня, и не предстоявшая встреча, ему бы очень нравилось всеобщее оживление, связанное с Днем жителя Крайнего Севера. Этот ежегодный праздник, проводимый накануне Рождества, обычно состоял из гонок на собачьих упряжках и других не менее удивительных мероприятий. По всему городу раздавалось тявканье, поскуливание и злобный лай собак, привязанных к столбам или запряженных в сани, которые стояли на специально расчищенных участках земли в ожидании начала соревнований. Погонщики собак и их семьи со всех Северных территорий, включая Юкон, Аляску и Альберту, были желанными гостями. Атмосфера веселья, спортивного азарта и всеобщей радости стала еще заметнее из-за ярких, безвкусных рождественских украшений, которые в одночасье появились по всему городу.
Давид постарался настроиться на встречу. Майк Доусон сидел в машине перед домом Шейлы. Давид пришел ровно в одиннадцать, как и договаривались. Он кивнул офицеру полиции. Тот выглядел мрачным. Он знаком позвал Давида сесть в машину.
— У меня не было выхода, — признался он извиняющимся тоном. — Я должен был привезти ее сюда. Это не мелкое нарушение, а серьезное преступление. Ее обвинят в похищении собственности больницы, продаже наркотиков и мошенничестве. И в довершение всего сегодня пришел Эндрю Хогг с новой уликой. Я так понимаю, вы уже знаете?
— Да, поэтому я и хотел поговорить с детьми. Уверяю вас, это стало для меня серьезным потрясением, — честно признался Давид. — Я уже почти свыкся с мыслью, что я — отец.
— Мне очень жаль вас, доктор Вудрафф. Должно быть, все это совершенно разрушило вашу жизнь. План, который она состряпала, действительно потрясающий. — Доусон выглядел озадаченным. — Думаю, вам тоже понадобится адвокат. Это простая формальность; она уже во всем созналась. Вам нужно будет представить только те письма или электронные послания, которые вы от нее получали, и свидетельство о проведенном анализе на ДНК. Возможно, какие-то еще показания, но об этом вам подробно расскажет адвокат. Я говорю это, чтобы вы могли начать действовать.
Давид тяжело вздохнул и открыл дверцу машины.
— Всего один час, — напутствовал его Доусон. — Не больше. Если можете, напомните ей, чтобы собрала все необходимое, ну, все, что положено. Я буду здесь, а Хопвуд — у задней двери. Чтобы не возникало вопросов…
Давид позвонил, ему открыла Шейла. Марк и Миранда с волнением выглядывали из-за ее спины, вероятно, они знали, что произошло что-то серьезное. Как только за ним закрылась дверь, Шейла отправила детей наверх, к их большому возмущению и удивлению. У нее не было настроения предлагать ему выпить. Она просто махнула в сторону гостиной. Они сели напротив друг друга.
— Что ты им сказала? — тихо спросил Давид.
Шейла была непохожа сама на себя. Веки опухли, лицо бледное и изможденное. Никакой косметики. Обычно ее наряды были тщательно продуманы, выгодно подчеркивая достоинства ее фигуры. Но теперь на ней был бесформенный спортивный костюм из грубого бледно-голубого хлопка.
— Они знают, что ты не их отец. Я им сказала об этом сегодня утром. Неужели ты думаешь, что такое можно утаить в Лосином Ручье дольше, чем на один день? Не будь идиотом.
Он проглотил поднимающееся раздражение и гнев, который мог легко захлестнуть его. Он вдруг вспомнил, как однажды, очень давно, в приступе гнева ударил ее. С каким бы удовольствием он сделал сейчас то же самое! Но нужно сдержаться в этом последнем споре с Шейлой. В то же время он был поражен, почти восхищен полным отсутствием раскаяния. Не было ни намека на стыд или унижение оттого, что открылось все, что она натворила.
— Я знаю, что их отец — Хогг, — сказал Давид. — Ты этого не станешь отрицать?
— Это не твое дело, — раздраженно ответила она. — Зачем ты вообще пришел? Почему ты не катишься к себе домой? Здесь тебя больше ничего не держит. — Она бросила на него насмешливый взгляд. — Так что свободен!
— Нет, я пока никуда не уеду, — рассудительно ответил Давид. — Я хочу убедиться, что о Марке и Миранде заботятся… как следует. Я совершенно уверен, что Хогг с удовольствием примет их, если они захотят. Я с легкостью могу и сам их усыновить, поскольку они уже меня хорошо знают. Я выяснял, в их возрасте они уже могут выбирать, с кем жить.