Как только подтвердил, что готов платить, девушка, которую, как оказалось, звали Дао, без посторонней помощи выскользнула из оков. Она не испытала ни малейшей потребности одеться, и вскоре мы вместе сидели на обитой скамье в глубине клуба неподалеку от таких же скамей, где беспрестанно шевелились тела. Я знал, что мамасан будет спокойнее, если стану вести допрос, хотя бы изображая любовные ласки, а Дао избавила меня от профессиональной сдержанности, положив мою правую ладонь на свою левую грудь, с которой я аккуратно снимал застывшие хлопья воска. Девушка пощупала мой член, желая убедиться, что ее тело, как обычно, оказывает необходимое коммерческое воздействие (результат оставляю без комментариев), а я в это время романтически шептал ей в правое ухо: «Где в Таиланде можно сделать такую превосходную татуировку?»
Дао признательно улыбнулась, словно я похвалил ее новое платье, и продемонстрировала другие татуировки. Но для этого ей пришлось встать на скамью на колени и повернуться ко мне задом. Я увидел двух драконов, нарисованных с изрядной долей юмора и настолько воздушных, что они казались легче облаков, — настоящий шедевр нательной живописи. Если бы я захотел выколоть на себе драконов, ведущих битву за обладание моими половыми органами, то, безусловно, предпочел бы таких же. Эти бились не на жизнь, а на смерть, отстаивая свое право на темный мысок на теле девушки.
— Потрясающе! — восхитился я, и она положила мою руку себе на влагалище, а на случай, если до меня не дошло, еще и сообщила об этом. — А как насчет татуировок?
— Поласкай меня там и скажи, чего тебе хочется. Я гораздо лучше работаю, когда возбуждена.
Когда происходит подобный контакт (чего уж греха таить), во все участки нервной системы мужчины поступает первозданный сигнал. Требуется очень большая изворотливость, чтобы оторвать сознание от промежности и направить ход мысли чуть выше по позвоночному столбу.
— Все в порядке, можешь трахнуть меня прямо здесь. Босс — богатый японец, откупается от полиции, мы можем делать все, что угодно.
— Все-таки как насчет татуировки?
— Поговорим за делом. Я вся горю.
— Не могу — стесняюсь.
— Тогда отведи меня куда-нибудь.
— У меня не стоит.
— А там что? Палка — не согнуть?
— Это я придуриваюсь.
Разочарованно:
— О!
— Просто сделаем вид. Этого вполне достаточно.
— Что тебя заводит?
— Поговори со мной о татуировках. Заплачу, как если бы у нас все получилось.
— О татуировках? М-м-м… Ты же даже не японец. Один клиент заставил меня их сделать, — прошептала Дао, не забывая по-кошачьи тереться о меня бедрами, от чего я получал истинное удовольствие. — Он, разумеется, был японцем. Сказал, что ему нравится мое тело, но без татуировок я какая-то слишком голая. Пообещал, что будет желать меня намного сильнее и платить вдвое больше, если я соглашусь сделать татуировки, и я ответила: «Да». Так все и получилось: без татуировок он кончал за две минуты и уходил, а с ними никак не мог насытиться. Если уставал, просил подняться, смотрел на них, и у него снова вставит. Утверждал, будто мои татуировки — самые красивые из всех, что он видел за пределами Японии. Тот тип, что их наколол, — настоящий мастер.
— Как его имя?
— Тебе понравились драконы, лижущие сзади мое влагалище?
— Очень.
— На них потребовалась уйма времени. Он приходил каждый день в течение целой недели. Сначала сделал что-то вроде наброска, а потом раскрасил. Ему приходилось быть очень осторожным. Ну понимаешь, чтобы не занести инфекцию.
— Было больно?
— Не очень. Мастер тату пользовался длинными бамбуковыми японскими иглами. У них есть какое-то особенное название. Я боялась, но он был очень нежен. Каким-то странным образом меня возбуждал.
— Как его звали?
— Клиента?
— Нет, художника.
— Не могу припомнить. Иши или Икиши. Или Витакиши. А может быть, Ямамото — забыла. Скажи мне какую-нибудь непристойность, а то я теряю сосредоточенность.
— Как фамилия клиента?
— Толи Хонда, толи Тошиба.
— Понятно, не хочешь ответить.
— Таковы правила. Так ты будешь выражаться?
Выражаться? Странная просьба. Благодаря профессии я не имел возможности отточить это мастерство. И вообще, со времени инкарнаций в буддийском университете Наланда секс творил со мной странные вещи. При всем моем уважении, фаранг, должен тебе заметить, что вы, белые, зря потратили две тысячи лет, занимаясь несусветной чушью, когда пытались подавить половое влечение. Смысл воздержания от вступления в брак вовсе не в этом. Нет, сэр, au contraire, — в сублимации. Разжечь огонь, довести до невыносимого жара, и пусть пар из котла ударит в чакры и поднимется в голову до соцветия лотоса с тысячью лепестками. В такие мгновения я всегда вспоминал о математике. Разумеется, о буддийской математике. В Наланде мне потребовалось всего пять коротких жизней, чтобы возвыситься от выносящего помои неприкасаемого до любимого ученика настоятеля. Когда орды Великого Могола ломились в ворота и истребляли монахов по всей Индии, пятеро из нас безмятежно трудились над восстановлением у себя ноля в доведийской [54] традиции в роли числового символа нирваны (числа ом, если это что-нибудь говорит). В таком качестве ноль представляет собой не только Ничто (невелико открытие, украденное у нас арабами, за которое они еще требуют к себе уважения), но также Все и любую величину между двумя этими крайностями. Мое открытие состояло в том, что, заключенное в уравнении, это число постоянно меняет значение и таким образом со скоростью мысли решает задачу и вновь ее воздвигает. От трансцендентной математики мало пользы при подсчете семейного бюджета, но она остается сутью всего изреченного.
— Что ты там шепчешь? — поинтересовалась Дао.
— Все и ничего.
— Ты романтик? У меня сто лет не было клиентов-романтиков. Хочешь обладать мной вместе с другой девушкой? У тебя есть жена? Можешь оттягиваться. Властвуя надо мной.
— Я не женат.
— Тогда хочешь поиграть со мной вместе с другим мужчиной? Можете трахать меня одновременно в два смычка. Это будет стоить в два раза дороже — или, скажем, на пятьдесят процентов больше, чем в одиночку.
— У него есть мастерская?
— У кого?
— У художника?
— Нет. Он каждый раз приходил домой к моему клиенту. В нем было что-то такое особенное. Непохоже, чтобы он вообще мог владеть мастерской.
— Какая именно особенность?
— О чем ты сейчас думаешь?