Возле нее лежала картонная коробка высотой около четырех футов, на ней другая, поменьше. Я пригнулся, прячась за коробками. Но меня заметили. Раздался второй выстрел, пуля ударилась в потолок неподалеку. Штукатурка посыпалась, как снег.

Я бросился к ящику и открыл крышку. Корпус заржавел, но провода выглядели новыми. Наверху был ряд выключателей, слева — основная красная рукоятка. Я схватил трость. Потом рванул вниз красную рукоятку.

Снова наступила полная темнота.

И стали важны звуки. Я прислушивался к передвижениям. Малькольм что-то негромко сказал.

Я осторожно подался влево, к прежнему месту, ощущая легкое покалывание в ранах на спине. Боль пульсировала в пальцах левой руки, шла от остатков ногтей к суставам и запястью. По телу пробежала дрожь.

Глаза привыкли к темноте, и я увидел одного из них — Майкл медленно приближался ко мне, не догадываясь об этом. Он нервничал, двигался опасливо, неуверенно. Повязка на ноге была наложена неумело. Они не стали выносить случившееся за пределы организации. Кто-то из ее членов, видимо, обладавший познаниями в медицине, извлек пулю.

Я сжал трость и присел на корточки, опираясь спиной о стену. Темнота была густой, как нефть. Майкл смотрел чуть левее меня на составленные садовые инструменты, потом обернулся в ту сторону, откуда пришел. Он стоял спиной ко мне, но был еще слишком далеко.

Через несколько секунд я увидел по другую сторону электрораспределительного ящика Малькольма. Он огибал картонные коробки. Пистолет держал перед собой. Во мраке смутно белело его лицо.

Его глаза. «Он тебя видит».

Оттолкнувшись от стены, я бросился к Майклу, когда он поворачивался ко мне. Третий выстрел пришелся туда, где я только что был, пуля прошла через картон и попала в садовые инструменты. Они с грохотом посыпались на пол.

Я ударил тростью Майкла по коленям, и он повалился на четвереньки. Когда он схватил лежавшую поблизости деревяшку, я ударил его набалдашником по пояснице. Он взвыл от боли и рухнул на живот, хватаясь за ушибленное место. Веки его затрепетали, ноги задергались.

Он затих.

Я поискал глазами Малькольма. Его нигде не было. Только темнота.

За моей спиной послышался шорох.

Когда я повернулся, он бросился на меня, пытаясь ударить в лицо, оттолкнуть, чтобы сделать точный выстрел. Я видел его пистолет, видел, как он пытается прицелиться, но сумел лишить его равновесия, ткнув тростью в живот. Он пошатнулся, задел одну из коробок, и вся стопа повалилась на пол.

Я ударил его плечом, и он упал, выронив пистолет.

Но тут я застыл.

Спину охватила внезапная боль. В глазах помутилось, словно в голове взорвалась начиненная гвоздями бомба. Я зашатался и вытянул руку, пытаясь за что-то ухватиться.

Но Малькольм был уже на ногах и отталкивал коробки, лишая меня опоры. Я неуверенно шагнул к нему и, получив удар в лицо, тяжело рухнул на бедро, закричав от боли в спине.

Малькольм снова бросился на меня. На сей раз мне удалось блокировать рукой его удар. Я ткнул его в горло. Он захрипел и отступил.

Я огляделся. Пистолет лежал в пределах досягаемости, в четырех или пяти футах.

Но Малькольм вновь бросился на меня и ударил в висок. Я повернулся, наткнувшись щекой на что-то твердое. Трость выпала из рук. Новый удар — прямо в ухо. В голове гудело. Подвал завертелся перед глазами, и все же я увидел, как Малькольм наносит третий удар. Он метил в горло, однако вместо этого попал в ключицу.

Но я уже не мог сопротивляться.

Все, что они делали со мной, в конце концов сказалось. Они лишили меня сил. Упорно сжигали их, пока не остался только пепел.

Малькольм настороженно глядел на меня.

— Я собирался дать тебе второй шанс, Дэвид, — сказал он, с трудом переводя дыхание. — Помнишь? Мы просили тебя не вмешиваться.

Он утер кровь с носа.

— Но я не могу помочь тебе в третий раз.

Он перешагнул через меня и потянулся к пистолету. Я попытался встать, но не смог. Раны, полученные в последние дни, ожили, поглощая остатки боевого духа.

Я выплюнул кровь и замер. Ожидая выстрела. Ожидая, что темнота поглотит меня, как поглотила Легиона.

И вдруг ощутил что-то под рукой.

Я повернул голову и сбоку, футах в четырех, увидел Мэри, сжавшуюся в углу в падавшем сверху тусклом свете. Она незаметно спустилась в подвал. Лицо было залито слезами, глаза обращены на Малькольма. Она вложила мне в руку ту самую трость.

Я услышал, как Малькольм поднял пистолет.

Снова взглянув на Мэри, я увидел в ее глазах искорку надежды.

И заставил себя медленно, мучительно подняться.

Малькольм смотрел на пистолет, проверяя, взведен ли курок.

Я ударил его тростью по затылку. Раздался глухой звук. Он упал как подкошенный, и я ударил его снова, набалдашником по животу. На третий раз он не издал ни звука.

Мэри продолжала плакать в той же позе.

Вдали послышались сирены.

Я опустился на пол. В голове шумело. Казалось, я вот-вот потеряю сознание.

— Дэвид, ты цел? — спросила Мэри, утирая слезы.

Я медленно полез в карман и достал мобильник.

— Прошу тебя… — Я кашлянул, ощущая во рту привкус крови. — Позвони одной женщине. Ее зовут Лиз… Скажи, что я попал в беду.

И впал в забытье.

51

Самым трудным было возвращение. Когда полиция приехала на ферму, ребят увезли во временное убежище, видимо, полагая, что там их страдания кончатся. Власти вернули похищенные жизни в холодный свет дня.

Но Малькольм и Майкл знали, что это не так.

Большинство ребят слишком сильно зависели от программы и уже не могли жить во внешнем мире, который столь безнадежно их искалечил. «Голгофа» гарантировала, что люди, якобы исправленные, никогда полностью не вернутся. Их лишили индивидуальности. Лишили воспоминаний. Их возвращали в семьи, где они давно считались мертвыми. Все приходилось начинать заново — в доме появлялся чужой.

Алекс был другим, потому что помнил свое прошлое. Он только хотел предать его забвению. В этом и заключалась ирония — ведь жизнь на ферме была посвящена утрате воспоминаний. Он мог бы прожить там до конца дней и ни разу не услышать имя Ала. Но Алекс понимал, какую жертву придется принести — отдаться во власть людям, извратившим цель своей организации, — а он не желал превращаться в подобное существо. Уйдя с фермы, он унес с собой воспоминание, ради уничтожения которого готов был отдать жизнь. И понимал, что как только вынырнет на поверхность, Ал появится снова. И все же принял правильное решение.

Я разговаривал с Мэри недели через две после того, как полиция вывела нас из дома. Когда она позвонила, я еще лежал в послеоперационной палате. Врачи сделали обезболивающий укол, чтобы я не чувствовал, как снимают пленку. В итоге у меня появилось шестьдесят два шва на спине и три на ступне. Врач сказал, что, возможно, в пробитых пальцах ощущение не восстановится.