— Я не хочу преувеличивать или выставлять этих женщин героинями, однако без их труда мы были бы беднее.
— Есть ли в тайских женщинах нечто такое, от чего они быстрее втягиваются в эту торговлю?
Смех.
— Фаранги особо отмечают, насколько мы красивы и то, что у нас нет комплексов, присущих многим западным женщинам. Запад пытается превратить секс в религиозный опыт, а для нас это все равно что почесать там, где чешется. Боюсь, мы не настолько романтичны, как о нас думают. И немного странные. В других государствах, например в Японии и Южной Корее, проституция с ростом экономики заметно идет на спад. А у нас наоборот: если экономика идет вверх, число проституток не убывает, а возрастает.
Когда подъехало такси, я выключил беседу Пайсита с его гостьей, но еще некоторое время оставался под впечатлением рассказа о женщинах с рисовой плантации Исаана. Представил, как им неудобно без саронга, в мини-юбке или черных леггинсах и черном топике, которые стали почти что униформой этой профессии. У них, наверное, короткие мускулистые ноги, а зад немного грузен. Их ожидания вовсе не соответствуют действительности, когда, провожая взглядом белых мужчин, они прикидывают, кто же из них станет их спасителем. На широком, открытом лице характерный для северных племен расплющенный нос. Я так и вижу изумление женщины, когда ее первый клиент пытается познакомить ее с искусством фелляции, и нежелание поверить, что он говорит серьезно и люди способны на такие вещи. В мыслях вместе с ней бегу на автовокзал и в ожидании идущего в ее родную деревню автобуса испытываю острое отвращение к городу. Понимаю, что люблю ее, хотя никогда не встречал. И еще понимаю: если нас кто-нибудь и спасет, то только такие, как она.
По дороге к себе в берлогу я размышляю о своем пенисе. Нет, не только о своем — мои мысли были обо всех обладателях этого предмета. Рано или поздно любой мужчина оказывается на перепутье: сделать ли его средоточием всей жизни или использовать в надутом виде лишь по особым случаям. И тот, кто выбирает первый путь, неизменно приходит к убеждению, что единственная функция его партнерши заключается в том, чтобы тешить его орган во всей его славе. Пока он действует, его можно вводить куда угодно и кому угодно. Я обнаружил, что думаю вовсе не о своем члене, а о члене Брэдли — человека, который выставил на своей странице в Интернете замечательный фаллос. А что можно сказать о его компаньоне Сильвестре Уоррене, который играет настолько жестко, что его забавы способны выдержать только сибирячки?
Мне исполнился двадцать один год и я уже работал полицейским, когда навестил Фрица во второй раз. Поехал один, ничего не сказав Нонг о своем визите. К тому времени он сидел в тюрьме уже более одиннадцати лет, и его превращение из молодого обходительного европейца в высохшую развалину вполне завершилось. Он совсем облысел, на голове осталось лишь два клочка волос, а белую сияющую макушку избороздили морщины. Его суперчувствительность к языку тела собеседника создавала впечатление исключительной хитрости, граничащей с безумием. Если я касался уха, чесал нос, кашлял или поднимал глаза к потолку, он реагировал так, будто речь шла о его жизни. Меня погнала в тюрьму прихоть — вечное желание найти отца. Он вышел в цепях из бесконечных глубин решеток в свою половину комнаты для свиданий с надеждой, что явился спаситель, который вытащит его отсюда. Никогда еще двое мужчин при виде друг друга не испытывали такого разочарования. И никогда через пять минут не хохотали до упаду. Его родственники от него отказались, ближайших друзей после его ареста и обвинения в трафике героина взяли под стражу в Германии. На свободу они вышли раньше — Фрица осудили на пожизненное заключение, — но никто из них не пожелал навестить его. Я уходил с убеждением, что я единственный, кто способен спасти его разум.
Через одиннадцать лет я ехал сюда в шестьдесят первый раз, но перед тем, как мы оказались у сторожевой башни, я попросил таксиста остановиться и купил шесть блоков по двести сигарет. Сам Фриц курил местные сорта, но марка «555» считалась в тюрьме ценной валютой. Еще я купил пачку красного «Мальборо» и у тюрьмы снова велел шоферу задержаться, чтобы на заднем сиденье автомобиля кое-что сделать. У Фрица имелись деньги, по тайским понятиям он считался вполне богатым человеком, однако воспользоваться ими в тюрьме было отнюдь не просто. Каждый заключенный, если желал, имел право открыть счет, но сумма, которую можно снимать ежедневно, строго ограничена. Сначала я приносил Фрицу его деньги, которые обменивал на тысячебатовые купюры: я сворачивал их так плотно, что мог просунуть по паре сквозь решетку в зоне свиданий каждый раз, когда приходил его навестить. Но проблема заключалась в том, что в тюрьме требовались банкноты меньшего достоинства. Тысяча батов — сумма просто немыслимая, у сокамерников появлялось непреодолимое желание убить владельца денег, а бумажки забрать себе. Теперь я вытряхнул табак из десяти сигарет «Мальборо», засунул внутрь крепко скрученные стобатовые банкноты, заполнил концы табаком и положился на удачу. До этого мы еще ни разу не попадались. Мое полицейское удостоверение избавляло меня отличного досмотра в тюрьме, но других посетителей, особенно фарангов, обыскивали.
Каждый раз, когда охранник уходил за Фрицем, наступал момент неопределенности. Жив ли он или не выдержал очередных побоев? Не попал ли в больницу с ВИЧ, уколовшись грязной иглой? Не заразился ли от заключенных другой смертельной болезнью? Не амнистировал ли его король? Но вот Фриц появляется, поддерживая тяжелую металлическую цепь на ногах зажатой в левой руке бечевкой, поэтому кажется, что он ведет на прогулку собаку. Официально в «Бан Кван» не заковывают ноги в цепи, но эта весть еще не дошла до охранников в блоке, где содержат Фрица. Он садится по другую сторону решетки, и цепь со звяканьем падает на пол.
Удивительно, но он уже слышал о смерти Пичая и выразил мне соболезнования. Процесс старения, который так бурно начался в первые годы его заключения, внезапно остановился несколько лет назад, словно развивался только для того, чтобы придать ему обличье хитрой рептилии. И теперь он был похож на морщинистую черепаху в возрасте где-нибудь от пятидесяти до двухсот лет. Фриц поблагодарил меня за «555», которые охранник успел проверить и передать ему, и скользнул взглядом по моему лицу. Я понимал, что он не обычный человек и никогда таким не станет, хотя теперь предпочел бы незаметную жизнь одного из миллионов ничем не выдающихся обывателей среднего возраста, которых раньше так презирал. По его нервной настороженности я догадался, что он прочитал мои мысли. И не благодаря какой-то сверхъестественной способности, а развившемуся до невероятной степени умению разбираться в выражении лица.
— Я почувствовал, что ты сегодня придешь. Увидел белую птицу сквозь щель в потолке и понял, что это ты. Видишь, я совсем превратился в тайца.
— Ну, как дела?
Фриц потянул бечевку и побренчал цепью.
— Отлично. Меня повысили — что на это скажешь?
— Произвели в осведомители? Заставили стучать?
Он презрительно фыркнул:
— Обижаешь. Разве я похож на стукача? Наконец поняли, что можно воспользоваться моей немецкой работоспособностью и пунктуальностью, и поставили старшим над нашим маленьким районом красных фонарей.