Первые несколько дней после нашего последнего сеанса я только и делала, что плакала. Я даже не предпринимала каких-то явных попыток остановиться. Мы с Эммой гуляли по лесу, и моя боль была настолько сильной, что буквально раздирала меня пополам. Во время одной из наших прогулок я услышала какой-то шум, напоминающий детский плач, но когда рванулась на этот звук, то увидела, что это птенец ворона, сидевший на ели. Когда я пришла в себя, то лежала на тропинке, царапая землю, и рыдала, уткнувшись лицом в пыль, а Эмма тыкалась носом мне в шею и пыталась умыть меня языком.
Как только я смогла унять боль, я бросилась домой. Эмма бежала впереди меня, и побрякивание ее ошейника навело меня на воспоминания о том, как мы с ней в прошлом вместе совершали пробежки, — еще одна доставлявшая мне раньше радость вещь, о которой я забыла. Теперь я снова бегаю каждый день. Я бегу до тех пор, пока мое тело не становится мокрым от пота, а мысли не замыкаются на том, как сделать следующий вдох.
Через неделю после нашего последнего сеанса позвонил Люк: раньше он оставлял мне сообщения на автоответчике с просьбой перезвонить, если будет настроение, но я никогда на них не отвечала. Он перестал оставлять сообщения, но продолжал звонить где-то раз в две недели, хоть я так ни разу и не сняла трубку. Это произошло примерно через месяц после его последнего звонка, как раз перед тем как я видела его с девушкой, и я не думала, что он попробует снова.
Когда раздался звонок, я была внизу, возле стиральной машины, и мне пришлось бегать и искать трубку радиотелефона. Увидев в окошечке его номер, я уже готова была положить трубку на базу, но палец сам нажал кнопку ответа, а в наушнике послышалось его «Алло?» еще до того, как я сообразила, что делаю. Я поняла, что не ответила ему, только когда он сказал:
— Энни?
— Да.
— Ты все-таки отозвалась. Я уже не был уверен…
Он замолчал, и я поняла, что должна сказать что-то, что-нибудь доброжелательное, означающее «Я рада, что ты позвонил».
— Я стираю.
Господи, с таким же успехом можно было сказать, что я сидела в туалете!
— Так я помешал?
— Нет, то есть да, но это неважно. Такие вещи могут подождать.
— Я видел тебя как-то, несколько недель назад, и хотел позвонить еще тогда, но не знал, захочешь ли ты со мной разговаривать.
— Ты видел меня?
— Ну да, ты как раз выходила из гастронома. Я пытался догнать тебя, но ты скрылась слишком быстро.
Мое лицо вспыхнуло. Черт, он таки видел меня!
Я подождала немного, думая, что, может, он скажет что-то о той девушке, но он промолчал, и я ответила:
— Правда? Я тебя не заметила. Я просто торопилась и заскочила кое-что купить, а там этого не оказалось.
Мы помолчали несколько секунд, потом он сказал:
— Чем ты занимаешься? Я все ожидаю увидеть твою фирменную табличку у кого-нибудь на участке.
Мне очень хотелось ответить резко, сказать ему, что последнюю свою табличку я оставляла на лужайке возле того злополучного, выставленного на продажу дома, откуда меня похитили. Но сдержалась. Я знала, что он не хотел причинить мне боль.
— Так ты можешь ждать долго.
— Еду по городу, и мне этих табличек не хватает. Твой четырехлистный клевер всегда вызывал у меня улыбку.
Мне казалось, что я поступаю очень умно, ставя свой значок — четырехлистный клевер — на все свои таблички, визитки и на дверь автомобиля. Моим девизом было «Энни О’Салливан — ее ирландская удача всегда с ней». Удача лежала в основе всей моей маркетинговой кампании, черт бы ее побрал! Какая мрачная ирония должна сейчас звучать в этом для вас.
— Ну, может быть, когда-нибудь… А возможно, я займусь чем-то другим.
— Тебя ждет успех, чем бы ты ни занималась, и если все-таки вернешься в недвижимость, то снова поднимешься там за очень короткое время. Ты делала это просто здорово.
Но не так здорово, как бы мне того хотелось, и не так здорово, как ожидала от меня мама: все время, пока я занималась недвижимостью, она показывала мне объявления каждого второго риэлтора в городе и спрашивала, почему я не подписала договор на продажу этого объекта. И я не была в этом так хороша, как Кристина, которая была одной из основных причин, по которой я первым делом пошла в недвижимость. Сразу после средней школы я работала на нескольких хреновеньких работах — официантка, кассир, секретарша, но потом мне попалась работа, которая мне понравилась: я сидела в задней комнате редакции газеты и составляла план размещения рекламных объявлений. Впрочем, платили там очень мало, и на подходе к тридцати годам я уже устала от постоянного безденежья. Тем более что Кристина и Тамара зарабатывали уже очень и очень прилично, о чем мама мне постоянно напоминала, а мне, черт побери, тоже жутко хотелось ездить на хорошем автомобиле.
— Я обращалась к психотерапевту.
Блин, сначала эта стирка, теперь врач… На самом деле мне всего лишь хотелось перестать говорить о недвижимости.
— Так это же замечательно!
Конечно, замечательно: теперь я могу ходить пописать по нескольку раз в день, могу есть, когда голодна, и даже сумела свести сон по ночам в шкафу до каких-то двух раз в неделю, пока не начала говорить о своей погибшей дочери. Действительно, чем не замечательно. Но я проглотила все эти горькие слова — он просто старался быть со мной любезным, и кого я, черт возьми, хочу этим обмануть? Мне действительно нужен психиатр.
— Ты еще слушаешь? — спросил он, а потом со вздохом продолжил: — Черт, прости меня, Энни. Я все время говорю совершенно не то.
— Да нет, нет, дело не в тебе, это все… в общем, чепуха. Как дела в твоем ресторане?
— У нас новое меню. Может, заглянешь как-нибудь? Посетителям нравится.
Мы еще поболтали с ним некоторое время о ресторане, но все это напоминало один из наших с ним старых разговоров, которые мы вели, словно глядя в кривое зеркало из павильона смеха: все вокруг искажено, и никто из нас не знает, какая из дверей ведет к безопасному выходу. В итоге я открыла не ту дверь.
— Люк, я тебе не говорила, — хотя я знаю, что должна была сделать это раньше, — но мне очень жаль, что я так вела себя, когда ты в первый раз пришел ко мне в больницу. Это просто…
— Энни…
— Тот человек, который похитил меня, он рассказывал мне о тебе всякие вещи, и я…
— Энни…
— Я до последнего времени не знала правды.
Когда я продолжала упорствовать, отказываясь видеть Люка, мама спросила, почему я это делаю. А потом она рассказала мне, что у Люка не только нет девушки, но он до самого последнего момента за неделю до моего возвращения проводил вместе с Кристиной у себя в ресторане сбор средств на мои поиски. Мама также сказала, что полицейские допрашивали его несколько дней подряд, но он доказал, что был в ресторане, когда я была похищена. Еще она сказала, что, даже после того как его отпустили, некоторые люди еще долго относились к нему так, будто он как-то причастен к этому делу.