— Прости.
Я была ошарашена. Хотя это ее «прости» и не совсем соответствовало своему изначальному смыслу, я в принципе не могла вспомнить, когда мама в последний раз извинялась за что бы то ни было.
Взгляд ее скользнул по моим тапочкам с ежиками, и ее брови удивленно поднялись. Моя мама зимой и летом носила комнатные туфли на высоких каблуках с отделкой из перьев марабу, и прежде чем она успела как-то прокомментировать мою обувь, я сказала:
— Может быть, все-таки зайдешь в дом?
Только когда она зашла в прихожую, я заметила, что одной рукой она прижимает к груди большой пакет из коричневой бумаги. На секунду мне показалось, что она принесла с собой какую-то выпивку, но нет, пакет был плоским и прямоугольным. В другой руке у нее был пластиковый контейнер, который она протянула мне.
— Уэйн забросил меня сюда по дороге в город. Я испекла твое любимое печенье, Мишка Энни.
Ах… Печенье с арахисовым маслом в форме медвежьей лапы, где в роли подушечек выступали кусочки расплавленного шоколада. Когда я была маленькой, она пекла мне его, если я грустила или если она чувствовала в чем-то свою вину, что, скажем прямо, бывало нечасто. Похоже, после нашей размолвки ее мучили угрызения совести.
— Ты очень внимательная, мама. Я действительно соскучилась по таким вещам.
Она ничего не сказала, просто стояла, зыркая глазами по сторонам, а потом прошла через комнату, чтобы указать мне на сухие листья папоротника, стоявшего на каминной доске.
Прежде чем она начала критиковать мое умение ухаживать за домашними растениями, я сказала:
— Не знаю, захочешь ли ты посидеть со мной — у меня насморк, но если ты останешься, я сейчас сделаю чай.
— Ты заболела? Почему же ты ничего не говоришь? — Она оживилась, будто выиграла в домашней лотерее. — Когда Уэйн вернется, мы поедем к моему доктору. Где у тебя телефон? Я позвоню туда прямо сейчас.
— Хватит уже с меня докторов.
Черт, я говорю точно как Выродок!
— Послушай, если бы я решила, что мне нужно к врачу, я бы поехала туда сама. Но только это не имеет значения, потому что уже конец дня и мы все равно не будем записываться на прием.
— Это просто смешно! Разумеется, доктор примет тебя.
Всю жизнь маме и в голову не приходило, что ей придется чего-то дожидаться — приема у врача, столика в ресторане, очереди в супермаркете. И как это ни поразительно, обычно все заканчивается тем, что доктора принимают ее в течение часа, в ресторане находится лучший столик, а менеджер магазина специально для нее открывает еще одну кассу.
— Стоп, мама, я в порядке. Доктору нечего делать с моей простудой… — Она уже открыла рот, чтобы возразить, но я решительно подняла руку. — Но обещаю: если мне станет хуже, я обязательно к нему обращусь.
Она вздохнула, поставила сумочку и пакет на журнальный столик и похлопала рукой по спинке дивана.
— Почему бы тебе не прилечь, а я пока сделаю горячий чай с лимоном и медом.
Сказать, что я и сама могла бы вскипятить воду, — значит, вызвать еще один ее укоризненный взгляд, поэтому я просто рухнула на диван.
— Конечно, все стоит там, над плитой.
Мама, после того как принесла мне парующую кружку чаю и тарелку своего фирменного печенья «Мишка Энни», а себе налила приличный бокал красного вина, стоявшего в кухне, села на край дивана и укутала нас обеих пледом.
Она сделала большой и долгий глоток вина, протянула мне пакет и сказала:
— Я нашла альбом, о котором ты говорила. Он просто затерялся среди вещей.
Ясное дело, а как же иначе. Но я не стала ничего уточнять. Она привезла мои фотографии, горячий чай разливался по телу приятной волной, и даже мои ноги, упиравшиеся ей в бок, начали согреваться.
Когда я начала листать альбом, мама вынула из сумки конверт и протянула его мне.
— Этих снимков у тебя не было, так что я сделала копии.
Удивленная этим неожиданным жестом, я взглянула на первый из них. Они с Дэйзи были на каком-то катке — одинаковые костюмы, волосы завязаны в одинаковые хвостики, одинаковые коньки. Дэйзи на вид лет пятнадцать, так что снимок сделан, видимо, незадолго до аварии, и мама в розовом блестящем костюме выглядит примерно на тот же возраст. А я и забыла, что она тоже иногда каталась с Дэйзи, когда та тренировалась.
— Окружающие часто говорили, что мы с ней могли бы быть сестрами, — сказала мама.
Мне так и хотелось ответить: «Правда? Я бы так не сказала».
— Ты была красивее.
— Энни, твоя сестра была прекрасна.
Я взглянула на нее. Глаза ее горели, и я знала, что ей это приятно. А также я знала, что она согласна со мной.
Пока она ходила, чтобы налить еще вина, я просмотрела остальные фотографии, и, когда она снова устроилась у меня в ногах с полным бокалом, — на этот раз она принесла с собой наполовину пустую бутылку и поставила ее рядом на столике, — задержалась на последней, где они с отцом были сняты в день свадьбы.
Когда я снова взглянула на маму, она пристально смотрела в свой бокал. Это могло быть игрой света, но мне показалось, что глаза у нее влажные.
— Твое платье было бесподобным!
Я рассматривала глубокий вырез, заканчивающийся фестоном в виде сердца, и длинную расшитую бисером фату в белокурых волосах.
Наклонившись ко мне, мама сказала:
— Я сделала его по образцу платья, которое Вэл хотела сшить на свою свадьбу. Я сказала ей, что для этого у нее неподходящая грудь. — Мама рассмеялась. — Веришь, она мне этого никогда не могла простить. То ли платье, то ли то, что я вышла за твоего отца. — Она пожала плечами. — Как будто это моя вина, что я нравилась ему больше.
Вот это новости!
— Так тетя Вэл встречалась с папой?
— Они всего лишь несколько раз вышли вместе, но, думаю, она считала, что между ними что-то было. На свадьбе она была вне себя, со мной почти не говорила. Я рассказывала тебе о свадебном торте? Там было три слоя, и…
Пока мама шаг за шагом описывала банкет, все подробности которого я слышала уже миллион раз, я думала о тете Вэл. Ничего удивительного, что она постоянно пытается отомстить маме. Это также объясняет ее отношение ко мне и Дэйзи. Когда мы были маленькими, они с матерью по очереди подбрасывали друг другу своих детей на выходные, чего мы с Дэйзи всегда побаивались. Меня тетя Вэл в основном игнорировала, но могу поклясться, что Дэйзи она просто ненавидела, не упуская ни малейшей возможности высмеять ее, в то время как Тамара и ее брат хихикали над этим.
Наши семьи почти не общались после автокатастрофы. У дяди Марка было мало общего с Уэйном, они даже недолюбливали друг друга, так что оставались только мама и тетя Вэл. Когда они включали в процесс общения и нас, детей, мой двоюродный брат Джейсон вечно дразнил меня, но Тамара держала дистанцию — я думаю, она была высокомерной. Сейчас я уже понимаю, что ее мама, вероятно, настраивала ее против меня точно так же, как моя настраивала меня против нее.