— Люсьен? — сказала она, словно очнувшись. — Значит, он вам показывал свой «Завтрак на траве»? Такая странная идея — взять вместо живой натурщицы труп… Очень в его духе… Чтобы его не обескуражить, я сказала, что в этом что-то есть, но вам я могу признаться, что, на мой взгляд, это было слишком мрачно… И еще мне кажется, что он сделал это из ревности. Из-за того, что я считала Эдуара необыкновенно талантливым. Я не должна была демонстрировать своего отношения так явно. Но я была нетактична… Это все моя вина. Это его ранило, моего бедного Люсьена, у него ведь были собственные творческие амбиции… Но почему вы молчите?
Жерар, мертвенно-бледный, поднялся. Конечно, не стоило бы покидать пациентку так неожиданно, но нельзя было терять ни минуты.
— Куда же вы?
Внезапно лицо Нелли Фавр исказилось от ужаса — словно она только что поняла, в чем призналась. Мать, которая всегда защищала своего единственного сына… Жерар подумал, что у нее может начаться новый приступ, но сейчас это его не заботило. Уже у двери он обернулся и сказал:
— Мне нужно идти. Не беспокойтесь, я сейчас позову мадам Ламбер.
— Куда вы идете? — в страхе закричала она. — Не причиняйте зла моему сыну! Он даже мухи не обидит! Это его брат все делал! Это его брат!
Жерар не мог понять, о ком речь, но у него не было времени. Он почти бегом устремился по коридору к лестнице. Вслед ему продолжали нестись душераздирающие крики, от которых едва не лопались барабанные перепонки.
Неожиданно фиакр замедлил ход и вскоре остановился. Дверца небольшого люка в передней стенке откинулась, и Жан увидел голову кучера, со шляпы которого стекали ручьи воды.
— Вроде приехали, — проворчал он. — Тот господин вышел из экипажа и вошел в дом.
— Какой адрес? — спросил Жан, вынимая деньги. Раз уж кучер произнес именно слово «господин», а не просто «тип» или что-то в этом роде, речь в самом деле шла о Фавре.
— Улица Сухого дерева. Номер дома я не разглядел.
Монеты, которые Жан уже протягивал кучеру, выскользнули из его руки и упали на сиденье. Анж быстро наклонился, подобрал их и снова передал доктору, чья рука заметно дрожала. Жан расплатился и открыл дверь, пропуская мальчика вперед. Когда фиакр отъехал, разбрызгивая колесами фонтаны воды, Жан увидел экипаж Люсьена Фавра, стоявший у дома Обскуры, примерно в пятидесяти метрах от того места, где стояли он и Анж. Жан не мог оторвать глаз от этого черного экипажа, запряженного двумя лошадьми, рыжей и гнедой, в промокших насквозь попонах. Кучер дремал на облучке, закутавшись в темный плащ с капюшоном.
В конце концов у Жана закружилась голова, так что подростку пришлось его поддержать. Все внезапно стало ясно. Фланель — это был он, Люсьен Фавр, и он же в заведении мамаши Брабант просил позировать ему для живой картины Обскуру и Иветту, мартиниканку. Но вскоре живые картины ему наскучили. Ему захотелось чего-то совсем другого, необычного, что могло бы произвести настоящую сенсацию в мире искусства. Неудавшийся живописец, он перешел к фотографии, однако продолжал сохранять былую увлеченность; во всяком случае, памятуя о скандальной известности некоторых полотен, он мечтал о том, чтобы создать шедевр, который затмил бы их по степени скандальности и привлек к нему всеобщее внимание.
Невероятно счастливым совпадением стало то, что его мать, помещенная им в клинику для душевнобольных, была поручена заботам Жерара. Как и то, что Жерар, сын пастуха, бывший судовой врач, смог получить место в столь привилегированном заведении, как клиника доктора Бланша, пациентами которого были сплошь высокопоставленные особы (в этом смысле помещение в клинику Нелли Фавр было вполне логичным — она и ей подобные составляли большую часть клиентуры этого заведения, не имеющего себе равных во всем Париже).
Однако, отправляя в клинику Бланша мать, Люсьен Фавр, должно быть, даже не предполагал, что когда-нибудь она заговорит о событиях прошлого. Скорее всего, он думал в первую очередь о том, чтобы изолировать ее от мира (чему в основном и служили приюты для душевнобольных). Возможно, его расчет и оправдался бы, если бы не Жерар, который горел желанием испытать на практике знания, полученные им во время стажировки у профессора Шарко, интересовавшегося бредом душевнобольных, как никто прежде.
Был ли Люсьен Фавр также автором того «шедевра», который обнаружили первым, в Экс-ан-Провансе?.. Возможно… А Обскура была его сообщницей. Если только сама не стала жертвой манипуляции… Жан внезапно вспомнил, что она была одета в их последнюю встречу в бледно-розовое дезабилье. Ее серый габонский попугай, сидевший на жердочке, и она сама представляли идеальную копию картины Мане «Женщина с попугаем», одной из самых мягких и нежных по колориту работ художника, для которой позировала все та же Викторина Меран, но выглядевшая очень благовоспитанной, почти застенчивой, особенно по контрасту с откровенным бесстыдством «Завтрака на траве» и «Олимпии». Сознавала ли Обскура, что превращена в модель даже у себя в домашней обстановке?.. Скорее всего, нет. Но какова ее истинная роль? И почему Фавр отправился к ней сразу после визита Жерара?
А Сибилла? Кто ее похитил? Человек, который следил за ним от «Фоли-Бержер» до самого дома, а на следующий день появился возле театра «Жимназ», даже отдаленно не напоминал Люсьена Фавра. Может быть, это его пособник, нанятый, чтобы наблюдать за Обскурой? Фавр ведь не мог действовать в одиночку. Ни в Провансе, где нужно было откопать на кладбище труп и перевезти его в нежилой дом, наверняка присмотренный заранее, ни в Париже, где нужно было охотиться на моделей, соблазнять их, увозить и затем убивать… Фавр конечно же должен был нанять подручного для того, чтобы тот делал всю грязную работу. Сам он не хотел ни пачкать руки, ни подвергаться риску разоблачения. Слишком многого он мог лишиться в этом случае… И конечно, у него было достаточно денег, чтобы купить услуги и молчание кого угодно.
Но у Жана уже не было времени мучить себя вопросами: Люсьен Фавр снова вышел из дома в сопровождении Обскуры. Она шла нерешительными шагами и казалась неуверенной, почти испуганной. Сейчас в ней не было ничего общего с той живой, веселой гетерой, которая всячески соблазняла молодого медика… Может быть, ей просто не хотелось никуда ехать? Или она знала, что предстоящая поездка будет не самой приятной? Возможно, это как-то связано с его недавним визитом к ней…
Жана охватила паника: экипаж Фавра вот-вот отъедет, и нет никакой возможности за ним проследить!
Он инстинктивно положил руку на плечо Анжа. Мальчик поднял голову, посмотрел на него и, прежде чем Жан успел сказать хоть слово, помчался к фиакру, придерживая рукой котелок, чтобы не свалился с головы. Обскура и Фавр поднялись в экипаж — видно было, как дважды слегка просели рессоры. Фиакр уже тронулся с места, когда Анж, подбежав к нему, вскочил на расположенную сзади небольшую платформу для багажа. Экипаж не остановился. Ни кучер, ни пассажиры ничего не заметили.
Жан, не в силах шелохнуться, смотрел, как экипаж удаляется по блестящей от дождя мостовой. Скорчившись сзади, Анж ехал навстречу неизвестной участи. И у Жана не было никаких способов с ним связаться. Он уже готов был сам побежать за фиакром, но тот свернул за угол и скрылся из виду.