Громкий пронзительный свист заглушил стук колес по рельсам. По прошествии нескольких секунд поезд снова засвистел. Анж растерянно оглядывал тесное пространство между двумя вагонами, в котором находился. Вместо ночного пейзажа сбоку тянулась высокая каменная стена. Поезд подъезжал к вокзалу. Внизу поблескивали продольные металлические полосы — это были параллельные железнодорожные пути, тянувшиеся вдоль соседней платформы. Стук колес, который убаюкивал Анжа от самого Санлиса, где ему посчастливилось никем не замеченным пробраться на вокзал и затаиться между двумя вагонами, начинал стихать. Никогда раньше Анж не ездил на поезде, только иногда наблюдал за поездами, выезжающими из вокзала или возвращающимися к нему. Сейчас мальчик застыл от страха, но выбора не было, кроме как оставаться на месте. На мгновение ему показалось, что он лишится жизни, что железный монстр его расплющит.
Но никогда еще он не чувствовал себя ближе к гибели, чем совсем недавно, когда кучер зажал ему рукой рот. В течение нескольких секунд Анж был уверен, что ему конец, но тут кучер убрал руку и негромко велел ему убираться ко всем чертям. Дважды повторять не пришлось: Анж соскочил с багажной платформы и опрометью помчался к деревьям. Через некоторое время до него донесся скрип закрывающихся ворот и щелканье кнута. Когда Анж наконец рискнул выглянуть из своего убежища, то увидел удаляющийся экипаж и темную громаду замка, в котором светилось несколько окон. Подняв голову, он различил двух каменных грифонов, сидящих на каменных столбах по обе стороны ворот.
Теперь оставалось только одно: как можно скорее добраться до Парижа и рассказать обо всем доктору Корбелю. Дрожа от страха в почти непроглядной темноте, Анж зашагал по дороге в обратном направлении. Он впервые в жизни выехал из города и до этого никогда не видел леса, только слышал страшные истории о том, что там происходит. Стараясь держать себя в руках, чтобы не поддаться панике, он ускорил шаги.
Фонарей, горевших по обе стороны железнодорожных путей, становилось все больше. Затем раздался оглушительный скрежет. Анж заткнул уши. Слева от него железнодорожная насыпь сменилась платформой. В последний раз заскрежетали тормоза, и наконец поезд остановился. Анж спрыгнул на перрон. Оглушительный звук свистка заставил его вздрогнуть. К нему приближался контролер в униформе. Анж помчался по перрону, лавируя среди пассажиров. Добежав до начала платформы, где стоял еще дымящийся паровоз, он обернулся. Контролер его больше не преследовал. Анж торопливо направился к выходу из вокзала. Несколько пассажиров с удивлением взглянули на промокшего насквозь мальчишку в котелке, который был ему явно велик, но большинство из них были слишком заняты своими заботами, чтобы обращать на него внимание. Огромные вокзальные часы показывали одиннадцать.
Выйдя из дверей вокзала на верхнюю площадку наружной лестницы, он попытался прикинуть, сколько потребуется времени, чтобы добраться до доктора Корбеля. Приступ кашля, более мучительный, чем предыдущие, заставил его согнуться пополам. Отдышавшись, он тронулся в путь.
Он действовал крайне поспешно после визита психиатра, но, по крайней мере, не был обманут ложным поводом, который привел его в Форже: якобы его интересовало, насколько бред его пациентки соответствует действительности. На самом деле его интересовало совсем другое… Стало быть, помещение матери в клинику Бланша было ошибкой. Мало того, что это оказалось бесполезно, так еще и рискованно. Но у него не было ни мужества, ни энергии для того, чтобы принять решение более… радикальное. Он мог бы также заточить ее здесь, в Форже. Она не докучала бы ему, особенно если бы он поселил ее не в замке, а в одном из парковых павильонов. Его мать… Нужно было решиться на то, чтобы радикально ее изолировать. Потому что вопросы ее лечащего врача были предвестием других — более настойчивых, более прямых, менее… тактичных. И разумеется, задаваемых совсем другими людьми.
Вымысел врача о том, что ему, видите ли, срочно нужно прояснить некоторые события из прошлого пациентки, не выдерживал никакой критики. Какая наглость — явиться с расспросами прямо к нему в дом! Да еще со стороны какого-то незначительного медицинского ассистента… Откуда он вообще взялся? Неотесанный тип, похожий на крестьянина… Итак, Бланш доверил его мать заботам крестьянина, который забил себе голову новыми медицинскими теориями. Можно подумать, он в них разбирается!
Но сейчас, в мастерской, все эти проблемы отошли на задний план. В течение нескольких недель он собрал все необходимые элементы декора и аксессуары, представленные на картине, — шаль с золотой бахромой и цветочными узорами, домашние туфельки, браслет, черную бархатную ленточку с жемчужным кулоном, серьги, бледно-розовое платье и косынку для негритянки, букет из искусственных цветов (которые всегда выглядели должным образом), а также темно-зеленые занавески и шоколадного цвета бумажное полотнище с ромбическим узором из выходящих из золотых кругов лавровых ветвей, что составляло фон картины. И еще один элемент, которым он особенно гордился, — чучело черной кошки с выгнутой спиной и поднятым вверх хвостом — точно в таком же виде, как на картине. Он настолько стремился к точности, что даже попросил таксидермиста вставить ей желтые стеклянные глаза: конечно, на фотографии их не будет видно, но ему это было нужно для полного удовлетворения.
Все был готово. Оставалось только дождаться моделей, которыми уже занимался Клод. Для ускорения процесса он поместил их в самую маленькую комнату, чтобы ядовитый дым быстрее пропитал атмосферу. Если кубический объем воздуха в четыре раза меньше, чем обычно, то и процесс пойдет в четыре раза быстрее — чистая математика.
Олимпия, преуспевшая кокотка, куртизанка или дама полусвета, чье имя являлось отсылкой к греческой мифологии — названию горы Олимп, обители богов… Явление шлюхи в образе богини стало одной из причин грандиозного скандала, разразившегося вокруг картины.
Свою собственную «Олимпию» он некоторое время держал при себе, как держат в живорыбном садке лангустов, перед тем как съесть. Так он мог постоянно наблюдать за ней — в разных нарядах, разных образах. Мог смотреть, как она двигается, следить за ее взглядом, жестами, слушать, как она говорит и смеется. Эта маленькая комедия в конце концов начала ему даже нравиться, хотя он и не думал отменить жестокий финал — но, конечно, не мог предвидеть, что этот финал настанет так скоро. В течение нескольких последних месяцев у него создалось впечатление, что чем больше он на нее смотрит, чем больше ее узнает, тем лучше сможет сохранить ее образ для вечности.
Лишь один вопрос не давал ему покоя: как сумел этот ничтожный психиатришка что-то заподозрить? Ведь его неслыханный по своей наглости демарш был явно продиктован серьезными подозрениями.
Может быть, виной тому Клод, который где-то допустил промах? Проявил слишком много самостоятельности? Зачем ему понадобилось похищать ту актрису? Все его избыточное рвение… Очевидно, Клод оказался уязвимым местом в его броне. Слишком болтлив, слишком хвастлив, слишком самоуверен… Слишком вульгарен. Но без него он никак не мог обойтись. Никогда бы он сам не смог снабжать себя моделями. Той единственной, с которой он сблизился по собственной инициативе, была Обскура.