Она с отвращением трется щекой о подушку, пытаясь избавиться от спермы, которой он ее испачкал.
Он пальцами вытащил мягкий мяч, и, не успела она сообразить, в открытом рту оказался его член. Это вторжение теплого и громоздкого предмета в пространство между ее губами, языком и нёбом сделало бандита еще ужаснее.
Под оскорбления — голос, вопреки ожиданиям, не такой уж низкий и хриплый — его орудие двигалось у нее во рту все быстрее, беспорядочно, неистово. Толкалось в горло, душило, вызывая тошноту. Надя сжала бы зубы, если бы не нож — острие тыкалось между ребер над сердцем.
Оскорбления сменились хрипами и стонами.
После эякуляции семя грозило залить ей горло. Ей страшно. А лезвие разрезает ей бедро возле паха, от наружной стороны к внутренней, будто он собирается отрезать ей ногу.
Тогда она паникует. Ярость отчаяния придает ей сил, несмотря на путы и тяжесть мужчины. Под повязкой царит ночь, от чужой вони можно задохнуться.
И тут повязка сползает, и Надя глядит ему в глаза.
Надо спешить. Мужчина по-прежнему в углу. Она не видит его лица. Нож рядом с ней, лезвие покрыто ее кровью. Рана не болит. Пока не болит. Очень жарко. Надя смутно понимает, что произошло. Встретив ее взгляд, он рухнул, сунув руку в сумку. Она закричала, когда он схватил ее, но боится, что сейчас ее крики о помощи выведут его из прострации. На ее крики никто не обратил внимания. Сейчас — только стоны мужчины и шум с улицы.
Он залез к ней по фасаду и проник через открытое окно. Привязав ее к кровати, он закрыл дверь на задвижку — Надя слышала.
Она придвигает лодыжки к лезвию. Не сводя с мужчины глаз, пытается разрезать веревку. Изгибается, двигает ногами. После многочисленных попыток и многих порезов веревка поддается.
Руки связаны за спиной. Надя кидается в коридорчик и к входной двери. Затаив дыхание, поднимает голую ногу, чтобы опустить ручку. Но верхний замок не хочет открываться.
Она оборачивается, рыдая. Ее безумная, с трудом родившаяся надежда уже убита запертой дверью. Ей хочется позвать на помощь, но она не смеет кричать из страха, что он очнется.
Встав на цыпочки, она зубами поворачивает колесико замка. В комнате шум, потом движение. Зубами она поворачивает ключ английского замка. Чтобы открыть, нужно повернуть голову вправо. Зубы скользят на металлических бороздках. За перегородкой мужчина встал. Ее страх растет. Она сломала зуб о колесико. На шестой раз она справляется, ей удается отпереть дверь. За спиной скрипит паркет.
Он стоит в дверях, неподвижный. Его правое плечо скрыто косяком. Он смотрит на нее, как будто ничего не понимая и даже не замечая ее. Плача, она умоляет его о пощаде. Квартира стала ее западней. Когда он тянется к ней, она поворачивается к двери и подбородком жмет на ручку.
Лестница — спасение. Надя бежит вниз, пересекает маленький холл, не смея обернуться, думая, будто слышит его позади, с криком выскакивает на бульвар Орнано, прямо в толпу воскресных прохожих, которые расступаются перед ополоумевшей молодой женщиной — в футболке, нога в крови, руки связаны за спиной, — а затем обступают ее, сооружая заслон против источника ее ужаса.
Шесть минут спустя первая сирена оглашает бульвар со стороны Барбес. Вскоре к ней присоединяются две другие из Порт-Клианкур. Патрульные машины с трудом пробираются в общем потоке. Пожарных тоже вызвали. И вот Надин дом напротив старого кинотеатра «Орнано, 43» окружен машинами с мигалками, которые привлекают любопытных.
Девушка едва выговорила несколько слов в аптеке, куда ее отвели. Теперь она сидит в пожарной машине, где ее допрашивает один из полицейских подразделения АКБ. [28] Никто не видел, чтобы насильник выходил на бульвар. Должно быть, он еще в доме.
Пять сотрудников АКБ поднимаются по лестнице в квартиру. На втором этаже за открытой дверью они видят коридорчик, а в нем три двери, две слева и одна в глубине. С пистолетом в руке полицейский заглядывает в первую комнату, гостиную, — там же и кухонька с барной стойкой. Он заходит, чтобы глянуть за стойку. В это время его коллега идет по коридору до второй двери слева.
Кровать залита кровью. На стене горизонтальная полоса длиной метра два. В углу какой-то вроде бомж танцует с ножом в руке. Он стонет, что-то бормочет.
Стражи порядка колеблются. Мужчина их не видит. Его брюки спущены, промежность в крови.
В трансе он размахивает запачканным ножом, длинным и заостренным, словно пытается уклониться от нападения невидимого врага. Слезы текут по окровавленным щекам, оставляя бороздки на лице, которое подобно выжженной земле.
Один из полицейских с тонфой [29] приближается и старается привлечь внимание безумца. Тот ничего не видит, клинком рисует арабески в воздухе, но не там, где стоит полицейский. Потом, заметив возникшую слева фигуру, безумец замахивается оружием. Полицейский уклоняется, ударом палки по руке заставляет несчастного выпустить нож и, зайдя сзади, прижимает его к полу.
Понедельник, 7 июля. Измученная летней жарой, Сюзанна машинально разглядывает чехол для авторучек, подаренный Данте. «ДОКТОР ЛОМАН» читает она гравировку на искусственной красной коже.
Ей одной хотелось бы верить в его невиновность. Без сомнения, главным образом потому, что это подтвердило бы ее правоту, — и все-таки хотелось бы. Эта мысль овладела Сюзанной после беседы с комиссаром.
Как червяк в яблоке, мысль поселилась в душе и не желает уходить даже после первых результатов следствия: стройка в двух шагах от аквариума, эпизод с порнографическим журналом, исчезновение Данте. И скомканная газета со статьей о преступлении в его комнате.
Утешительный юмор полицейского и колдовская атмосфера его кабинета привели Сюзанну в чувство. Отправляясь в префектуру, она видела свое будущее черным как чернила. Как она ни отрицала, ее пугало грядущее публичное объявление о том, кто виновен в смерти Памелы. После встречи со Стейнером Сюзанна воспрянула духом.
Теперь будущее прояснилось. Действительно, ей трудно признать, что она позволила Данте собой манипулировать. Ее гордость говорит ей, что это невозможно. Этот бедный псих как напуганная птица, говорит она себе, когда сострадание ее покидает, он позволил страху, как бездне, разверзнуться под ногами. И как он только ухитрился совершить преступление, требующее такого самообладания?
Она вынуждена признать очевидное: прилив оптимизма сопровождается неотступными мыслями о комиссаре. В первый раз после замужества она позволяет себе так отвлечься, думая о другом, которого видела меньше часа. Как будто их встреча принесла облегчение, которое помогало вынести весь этот ужас — труп Памелы, догадки. Мысли — быть может, невинные, но настойчивые — особенно упорствуют во время семейных трапез, в кухне, когда она сидит с Жильбером и девочками. Муж рассказывает ей про операции или проекты инвестиций, про отпуск или покупки, а она поневоле видит Жозефа Стейнера — в ее глазах он остается незнакомцем, но ей кажется, что юмор его и трезвость ума полны чудесной легкости. Первым осязаемым признаком его влияния — она и не сообразила, как это произошло, — стала обувь от «Лубутэна» на красной подошве, сменившая кроссовки от Тодда и на несколько сантиметров удлинившая ее силуэт, что вызвало одобрительные взгляды на работе.