Вспоминать клятву означало также вспоминать образ Лауры, так что проклятие и благословение, клятва и действие – все вместе образовывали единую сладкую боль, смешение отвращения и радости, которые переходили одно в другое.
Флоренция была заветной мечтой. Флоренция висела над горизонтом, словно незаходящее солнце, вся – искушение, вся – сияющие золотые и красные огни, вся – сладкие грезы. Только почему-то мы все время шли туда, но никак туда не попадали. Один раз мы прошли на север аж до Генуи, минуя Флоренцию, словно маэстро Антонио вдруг решил, что Флоренция не так уж и важна. И когда мы наконец все-таки добрались до Флоренции, в балагане уродов маэстро Антонио я пробыл уже семь долгих лет. Это произошло в 1503 году. Этот год был замечателен во многих отношениях. Чезаре Борджиа после кровавой кампании по захвату Романьи полностью утвердился во власти, которая хоть и принадлежала Франции теоретически, была безраздельно его и ничья больше. Вообще-то он оказался неплохим правителем и заменил анархию, которая до этого превалировала (большей частью по его же вине), хоть каким-то порядком. Однако отец его, Папа Александр, умер – как говорили, в результате отравления собственным ядом, – и сам Чезаре после этого недолго протянул, скончавшись от загадочной болезни, скорее всего, связанной с отравлением ядом, что едва ли удивительно, если принять во внимание пристрастие семейства Борджиа к такого рода веществам. Новый Папа, Пий III, был старым и немощным, и его костлявый зад просидел на престоле Петра только двадцать шесть дней. В октябре 1503 года был избран Джулио делла Ровере, который принял имя Юлий II.
Лев, тогда все еще кардинал Джованни де Медичи, чью судьбу рука провидения еще не сплела с моей, вернулся в Рим за три года до этого. Он, без сомнения, надеялся на то, что условия во Флоренции улучшатся в пользу рода Медичи и это позволит им вернуться из ссылки. Брат Льва, Пьетро, тоже умер в 1503 году, а это значило, что Лев теперь был главой семьи, так как его брат, красавец Джулиано, был младше него.
И вот уроды прибыли во Флоренцию. Лично мне город не понравился, я нашел его очень манерным и очень надменным: он слишком кичился своей блистательной родословной. И хотя Медичи были в ссылке, я понял, что этот город и есть дух этой великолепной семьи, все члены которой и сами были заносчивы как Люцифер, и это относится и к моему любимому Льву. Всюду безошибочно узнавалась тень Лоренцо Великолепного, отца Льва.
Кто-то сказал (не помню кто), что Козимо де Медичи, дед Льва, был отцом Флоренции, значит, Лоренцо Великолепный был ее сыном. Он воспитывался в городе, в создании которого действительно принимал участие Козимо, почти единолично направляя художественное и литературное возрождение, которое переживал город, и Лоренцо умел ценить дружбу с художниками, литераторами, поэтами и философами, которые окружали его с самого детства. Именно благодаря Лоренцо тосканский язык, к которому предыдущее поколение гуманистов относилось с пренебрежением, вновь получил признание. Он сам сочинил строки в защиту итальянского языка, которые, сопроводив довольно сносными стихами, послал Федериго Неаполитанскому. Сведений о реакции Федериго на эту юношескую largesse не сохранилось. Лоренцо действительно был неплохим поэтом:
Ah, quanto poco al mondo ogni ben dura!
Ma il rimembrar si tosto non parte.
Эти чувства я всей душой одобряю.
В кругу intimes Лоренцо можно было встретить Марсилио Фичино и Пико делла Мирандола, которых я уже упоминал, – первый возглавлял, как верховный жрец возглавляет литургию, Академию Платона. Там был Кристофоро Ландино, написавший комментарии к нашему благословенному отцу Данте; Полициано, талантливый поэт и к тому же ученый-классицист; хрупкий и робкий Доменико Гирландайо; тучный и исключительно одаренный Сандро Боттичелли, который в одной руке держал холодную цыплячью ногу, а в другой – кисть, и – после того как Лоренцо наследовал от отца мантию власти – там был измученный угрюмый молодой человек по имени Микеланджело Буонарроти, которого Лоренцо представил скульптор Бертольдо.
Лоренцо и Флоренция были одним и тем же: он был Флоренцией, а Флоренция была Лоренцо. Флоренция – это Медичи. Увы, змеем в Эдеме оказалась склонность Лоренцо к тирании, а независимый дух флорентийцев ненавидел ее. Все изменения в управлении, которые он произвел, были направлены на одно: взять в свои руки еще больше власти. Заявляя, что он такой же гражданин, как и все, таковым он ничуть не являлся, тем более что после брака с Клариче Орсини считать его равным среди равных стало абсолютно невозможно. А как известно, во флорентийской душе нет сильнее страсти, чем страсть к равенству. Еще при жизни Лоренцо начали слышаться раскаты грома недовольства, и после этих раскатов налетел мощный шторм и обрушился на несчастную голову Пьетро, сына Лоренцо, всем известного как «Безмозглый», который в 1492 году унаследовал отцовскую должность.
Как раз в этом городе реформатор доминиканский монах Джироламо Савонарола яростно проповедовал, призывая толпу отбросить мирскую роскошь и принять крест. Он основал что-то вроде «итальянской кампании», которая продлилась год, с 1494-го по 1495-й, во время которой он составил документ под названием «Правление и правительство города Флоренция», наставление к реформе нравов в городе, что означало установление теократии. Загорелись костры, и завороженная толпа стала бросать в жадное пламя непристойные книги, сочинения древнегреческих философов и даже роскошную одежду. Все это совсем не устраивало старого сифилитика Александра VI Борджиа, который в 1495 году вызвал Савонаролу в Рим для отчета в его пророчествах, касавшихся Церкви, города Флоренции, Лоренцо Великолепного (это пророчество оказалось весьма точным) и самого Папы. Прекрасно понимая, что означает такой вызов, одержимый Богом демагог ехать отказался. Александр ответил обычным образом, то есть отлучил его от церкви, но пользы от этого было мало. Однако францисканцам удалось возбудить недовольство среди народа, которому уже поднадоела набожность и который, без сомнения, с сожалением глядел на свои пустые гардеробы и библиотеки. В общем, ревность францисканцев к престижу маленького доминиканца принесла плоды там, где оказался бессилен гром Александра, и Савонарола после краткого периода заключения был в 1498 году публично казнен на базарной площади. Говорили, что его тело было так сильно изувечено пыткой, что, перед тем как повесить, пришлось его выпрямлять. Все это, по-моему, говорит о том, как опасно разжигать в людях страсти, так как, когда вся страсть кончается, жар, ею произведенный, скорее всего, воспламенит в конце концов костер на площади. Кроме того, Савонарола, как почти все религиозные фанатики, так и не понял того, что ничто не может так скоро наскучить, как стремление к добродетели. Ведь флорентийцам пришлось выбирать между красивой одеждой, порнографическими книжками, мясной пищей и богопомешательством. Их выбор был не в пользу последнего.
Совсем неудивительно, что, несмотря на то что семейство Медичи было в ссылке, я почувствовал, прибыв вместе с уродами в город с такой блистательной историей, присутствие всюду тени Лоренцо, словно эхо голоса, доносящееся издалека.
Вечером перед первым представлением маэстро Антонио собрал нас вместе для того, чтобы произнести что-то вроде наставительной речи. Мы стояли, уроды и карлики, в волосах и в шрамах, обгоревшие, искалеченные и покрытые чешуей, а он, уперши руки в боки, говорил нам: