– Он снова в Риме, мой милый!
– Кто?
– Твой друг, Андреа де Коллини.
– Ты хочешь сказать – наш друг? – сказал я, немного обидевшись.
– Ну да, конечно! Просто… ну… понимаешь, мы не можем себе позволить…
– Спасибо за сведения, – сказал я так холодно как только мог.
Он на цыпочках удалился.
Я совершенно не знал, замышлял ли что-нибудь магистр или нет, пока мы с ним не виделись. Как бы то ни было, мои чувства по отношению к нему были сейчас неопределенны. С одной стороны, я продолжал любить его за все, что он дал мне (ведь он открыл моему сердцу и уму истину), а также за то, что он был отцом Лауры. Но с другой стороны, если быть полностью откровенным, при папском дворе я начал обретать чувство постоянства (если употребить любимое слово Серапики), и мне не хотелось, чтобы этому редкому и с таким трудом приобретенному достоянию был нанесен хоть какой-то ущерб. Эгоистично? Поразмыслив над этим вопросом, я пришел к заключению, что так оно и есть, но, несмотря на это, я мало что мог поделать со своими чувствами. С ними надо было смириться.
Когда я наконец снова встретился с магистром, то обнаружил, что он очень сильно изменился. Теперь он был просто одержим Томазо делла Кроче и не мог направить свое внимание ни на что другое. Кроме того, моя тревога из-за одержимости магистра усиливалась тем, что теперь в его распоряжении находились Нино, Беппо и Череп. Но даже теперь у него не было недостатка в искренне преданных учениках, и лично я этому не удивлялся: ведь он учил тому, что если этот мир – ад, то нет нужды жить в страхе перед грядущим адом теологов с огнем и серой. Если этот мир – ад, то страдание в нем не безмерно, и сам он не вечен. Это ад, в котором человек может быть вынужден терпеть глубокое унижение и боль, но в то же время сюда в безоблачные летние дни нежный морской ветерок доносит благоухание фиолетовых клематисов; ад, в котором убожество, нищета и разложение вездесущи, но в нем поздней весной вишневый цвет одевает землю, словно в свадебный наряд. Иначе говоря, ад, в котором в избытке и страдание, и красота. Если эта жизнь – предел нашего отдаления от Бога, и если это начало длинного пути назад к нему, пути сквозь сферы, где все больше света, все меньше боли, то гностическая философия, которая учит обо всех этих истинах, очень оптимистична. Вероятно, поэтому тот свет, что она роняет в нашу темноту, постоянно привлекал новых последователей, которые искали посвящения в гностики. Андреа де Коллини по-прежнему жил в собственном доме и проводил регулярные встречи для философских дискуссий и молитв, и он имел небольшую группу учеников, которые впоследствии должны будут принять гностическое крещение. В кампании, начатой против нас фра Томазо делла Кроче, фактически наступило необъяснимое – и, без сомнения, временное – затишье. Мои источники доносили мне, что доминиканец часто бывал в Риме, но Андреа де Коллини по какой-то причине был оставлен в покое. Я конечно же не думаю, что делла Кроче считает, что он сжег Лауру – и этого хватит. Томазо делла Кроче не успокоится, пока таким же образом не разделается с самим Андреа. Думаю, что внимание инквизиции было занято Лютером и событиями в Германии, так что не оставалось времени на такую относительную мелочь, как гностическое братство. На чисто личном уровне Томазо делла Кроче просто презирал Андреа де Коллини – ни в чем другом я не был так сильно уверен. Он презирал бы его, даже если бы магистр был образцовым католиком, но инквизитор фанатично следовал принципам и поэтому не стал бы действовать просто из личных побуждений.
Я еще раз сходил на еженедельную встречу в дом Андреа де Коллини, но не ради того, чтобы услышать что-то новое из учения. Я гораздо больше хотел выяснить, какие у него намерения в отношении Томазо делла Кроче. И мне все время приходилось быть осмотрительным, поскольку к тому времени я уже был довольно известен как приближенный Папы. Если учесть мою внешность и то, что я присутствую почти на всех папских мероприятиях, то как я могу быть неизвестен? Лев заметил мое регулярное отсутствие, но ничего не сказал; решил, наверное, что я где-то содержу любовницу. Лишь однажды у меня возникло неприятное, зловещее ощущение, когда мне показалось, что Биббиена внимательно наблюдает за мной; но если это и так, то всего лишь из-за того, что я предпочитаю больше общаться с Серапикой, чем с ним, а не из-за любопытства к моим занятиям в свободное время.
Нет, Андреа де Коллини был уже не тем человеком, каким его я знал раньше. Раньше он олицетворял власть, огонь и рвение, теперь же он ходил ссутулясь, часто говорил сам с собой, забывал слова литургии, которые когда-то знал наизусть. Кроме того, магистр помешался на том, что он называл «наукой чисел», и это явно имело какое-то отношение к его желанию вызвать решающую битву с Томазо делла Кроче. Лично я ничего не мог понять в мутных и тонких рассуждениях, которыми он пытался меня заинтересовать. Они казались мне диким бредом, смесью нечетких и несвязанных между собой положений, которые только распаляли мозг до горячки и затуманивали его некогда кристально чистый рассудок.
Все это было очень грустно. Я чувствовал, что скоро настанет день, когда меня попросят перенять должность магистра нашего братства. Я не представлял себе, что будет делать Андреа де Коллини, когда это случится, но я был готов принять управление не только ради сохранения нашего братства, но и ради самого гностицизма.
Магистр сумел не ответить ни на один мой вопрос о «покупке» трех уродов. Он ничуть не был смущен ни тем, что я узнал о его сделке с маэстро Антонио, ни тем, что я понимаю, что он явно уворачивается от ответов.
– Понимаешь, Пеппе, – сказал он мне однажды вечером, после того как группа разошлась, – это точная наука. Ошибки быть не может, ожидания не обманутся, и что должно быть – не может не сбыться. Когда поняты числовые ряды и запущен обозначаемый ими механизм причинно-следственных связей, конечный результат обеспечен. Неизбежен!
– Смотри: имя Томазо делла Кроче в сумме дает 8. Это – о! – это же число бедствия! Оно управляется Сатурном, суровым непредсказуемым Сатурном, несущим хаос, несчастье и вражду! Делла Кроче обречен на мрачный конец, поверь мне, Пеппе. Во время последней встречи, которую я подготавливаю, его нумерологическая матрица произведет уничтожение. Жребий брошен.
– Каким же образом вы получили число 8?
– Вот смотри, сейчас покажу!
Его лицо ярко вспыхнуло лихорадочным огнем, глаза заблестели безнадежной болезненной одержимостью, и он, чтобы я понял, написал для меня следующее вычисление:
Т О М А S О D E L L A C R O C E
4 7 4 1 3 7 4 5 3 3 1 3 2 7 3 5
– Видишь? Вот! Теперь понимаешь? Имя «Томазо» дает в сумме 26, которое мы сводим к 8 – к числу Сатурна! Уже в самом начале нам говорится, что будет дальше. «Делла» и «Кроче» дают соответственно 16 и 20, которые мы сводим к 7 и 2. Затем 8, 7 и 2 все вместе дают 17, которые опять сводятся к 8. К 8, Пеппе! Другого результата я и не ожидал!
– Число 7 указывает на путешествие. Оно дает нам образ человека беспокойного, находящегося в постоянном движении, человека, которым управляют приливы Нептуна, а у него приливы и отливы бесконечны. Приливы и отливы никогда не успокаиваются, Пеппе, так же как и наш друг Томазо делла Кроче. Его побуждает некая внутренняя страсть к движению. Во всяком случае, мы знаем, что он проводит свои дни в переездах с одного места на другое – обычно преследуя какого-нибудь несчастного, которого он решил подвергнуть пытке и уничтожить. Таким образом, наши первые данные – это отсутствие устойчивости, текучесть, неспособность оставаться на месте. Это, как мы знаем из опыта, должно трактоваться как образ жизни, включающий в себя постоянные разъезды. Значит, числа говорят мне, я должен преодолеть этот фактор, если я хочу привести Томазо делла Кроче к себе, стать с ним лицом к лицу.