«Дом рождений»
Инчантмент [1] , Нью-Мексико
Июнь 1993 г.
У Лидии Кейн был умный и проницательный взгляд. Хоуп Теннер смотрела в ее глаза, черпая в них силы, когда накатывал очередной приступ боли. Схватки шли почти непрерывно и с каждым разом становились сильнее, а ноги вздрагивали — то ли от боли, то ли от страха. Она сама толком не понимала. Ей было всего семнадцать.
— Вот оно, — сказала Лидия от изножья кровати. — Ты почти у цели, милая. Просто расслабься и дыши.
— Я хочу тужиться, — с трудом выговорила Хоуп. Она не перенашивала, но все равно очень беспокоилась за исход родов. Лидия смазала ей шейку матки гормональной мазью и сказала, что это должно запустить процесс родов. Но ребенок оказался упрямым. Схватки начались на исходе дня и только сейчас, в четыре часа утра, они, наконец, стали по-настоящему сильными.
«Еще одно наказание Божье», — решила Хоуп. Она сбежала от братьев [2] , отказываясь делать то, что ее отец называл желанием Бога, и теперь расплачивалась за это.
— Пока еще рано тужиться, — твердо сказала Лидия. — Матка полностью не раскрылась, и могут быть разрывы. А мы этого не хотим. Постарайся отдохнуть, пока я оценю результаты последних схваток.
Лидия стала проверять, насколько продвинулся вперед ребенок, и Хоуп уставилась в потолок. Она очень устала оттого, что ее щупают внутри и снаружи, но никогда бы в этом не призналась. Лидия может счесть ее неблагодарной. Почти всю беременность она провела в полном одиночестве, бесцельно мотаясь из города в город. И не собиралась сейчас злить единственного человека, который взял ее к себе жить. Лидия была такой решительной, такой сильной. И как Хоуп ни любила ее и как ею ни восхищалась, все равно немного ее побаивалась. Лидии было около шестидесяти, и она владела родильным центром. Но при этом она не была этакой доброй бабушкой и ничем не напоминала терпеливую мать Хоуп. Высокая и угловатая, с пронизывающим взглядом серых глаз и седыми волосами. Она часто бывала резка. Казалось, знала все на свете и могла заставить людей — а может, даже события — подчиняться ее желаниям. Лидия раздавала приказы, как и отец Хоуп, и последнюю это безмерно удивляло. Она не подозревала, что женщины могут обладать такой властью.
— Все в порядке? — спросила Хоуп, слабая, дрожащая и измотанная.
— Просто прекрасно.
Лидия стала водить по ее лицу ледяными кубиками. Кулон, который она всегда носила на шее, — мать, укачивающая младенца, — закачался и привлек внимание Хоуп. Она уже давно с жадностью смотрела на него. Она тосковала по любви, поддержке и защите, которые тот символизировал. Но Хоуп знала, что не сможет так прижать к себе своего ребенка. Этого, во всяком случае.
Закончив протирать ее лоб, Лидия снова стала массировать ей ногу. Она утверждала, что, нажимая на определенные точки, можно ослабить боль — и назвала это рефлексологией. Но Хоуп не была уверена, что это помогает. С ее точки зрения, единственное, что давал этот массаж, — возможность немного отвлечься.
— Теперь уже недолго осталось, — заверила ее Лидия, поглядывая на часы, словно куда-то опаздывала. Казалось, она тоже хочет, чтобы ребенок Хоуп родился поскорее. — Я бы перевела тебя в больницу, если бы было о чем волноваться, — продолжала она все тем же непререкаемым тоном. — Время тянется медленно, я знаю. Но сердцебиение ребенка сильное и ровное, он продвигается вперед. Первые роды часто бывают долгими.
Лидия как-то упомянула, что работает домашней акушеркой [3] уже больше тридцати лет. Конечно, она знает, о чем говорит. Но Хоуп доверяла ей независимо от профессионального опыта. Именно мужчины всегда подводили ее…
Подкатила очередная схватка. Подавив мучительный стон, Хоуп сжала руки в кулаки и стиснула зубы. Она не знала, сколько еще сможет выдержать. Казалось, кто-то раз за разом всаживает ей в живот нож.
Вокруг было тихо, только где-то неподалеку играла негромкая музыка. Не было ни Паркера Рейнольдса, администратора родильного центра, ни остальных акушерок, ни клерков. Все они ушли задолго до того, как Лидия разбудила Хоуп. В «Доме рождений» они были одни. С ароматными свечами, неярким светом и умиротворяющей музыкой ее палата была призвана стать уютной, как родной дом. Но желто-бирюзовые обои, покрытый испанской плиткой пол и деревянные ставни на окнах совсем не походили на тот дом, что был у Хоуп. В детстве она спала в одной спальне с тремя, а то и четырьмя сестрами. А свечи зажигали, только когда электричество отключали за неуплату. И слушать ей разрешали только классическую музыку и церковные гимны.
— Хорошая девочка, — сказала Лидия, когда Хоуп справилась со схваткой.
В данный момент Хоуп мало волновало, что у нее могут быть разрывы. Ей и так казалось, что, продвигаясь к выходу, ребенок делает в ее внутренностях дыру. Она просто не хотела вызвать недовольство Лидии. Несколько недель назад ультразвук показал, что у нее родится девочка, и Лидия обещала, что подыщет ей хороший дом. Хоуп не хотелось давать ей хоть малейшую причину нарушить свое обещание. В основном потому, что Лидия нарисовала поистине идиллическую картинку будущего ее ребенка. У ее малышки будет своя кроватка и одеяльце ей под цвет, и подушечки-бамперы, и игрушки, висящие над ней. Любящие родители будут возить ее на уроки танцев, помогать с домашними заданиями и потом отдадут учиться в колледж. А когда придет время, они оплатят для нее прекрасную свадьбу. Ее дочь выйдет замуж за доброго и сильного мужчину, у нее будет нормальная семья, и в конце концов она даже станет бабушкой. Она будет носить магазинную одежду и слушать любую музыку, какую захочет.
Ей будет приятно ощущать себя женщиной. И что самое хорошее, она никогда не узнает, какой судьбы избежала.
Хоуп больше всего на свете хотелось такой жизни для своего ребенка. Когда ее дочь появится на свет и начнет свою жизнь, похожую на сказку, будет уже не важно, что случится с самой Хоуп.
Она уже подарила дочке единственное, что могла.
Шанс на лучшую жизнь. Она спасла ее от братьев.
— Сделка отменяется, — категорично заявила Лидия, заходя к себе в кабинет с новорожденным ребенком на руках. Ребенком Хоуп.