— Но я не такая сильная, как ты, Хоуп. Я не уверена, что смогу жить самостоятельно. Кроме того, иногда слова церкви проникают мне в душу. Иногда я думаю, что папа прав.
— Я тоже так думаю, — сказала Хоуп. — Возможно, он не прав только в определенных вещах. Я верю, что важно жить правильно, быть честной, помогать другим, развивать свои способности. Но разве здесь подходящее место для всего этого? А твой малыш? Если родится девочка, ты хочешь, чтобы она была одной из множества жен? Чтобы ей пришлось терпеть эмоциональный голод, пока муж находится с бог знает какой по счету женой? Чтобы у нее не было никакой надежды на жизнь без всепоглощающего чувства вины?
Фейт подняла голову, чтобы посмотреть на сестру, и луна окатила ее лицо серебристым светом.
— Ты смогла дать своему ребенку что-то лучшее?
— Надеюсь, что да. — Хоуп прижалась лбом к одной из холодных металлических цепей, на которых висели качели. — Не могу гарантировать, но я, по крайней мере, увеличила шансы.
— И ты готова согласиться с тем, что больше никогда не увидишь своего ребенка?
Вопрос Фейт был грубоватым и в некотором смысле даже безжалостным, но в ее голосе не было ни малейшего осуждения. Только искреннее желание понять, о чем жалеет Хоуп, как она жила и действительно ли мир за пределами общины — лучше.
— Было время, когда я этого не принимала. Но мне пообещали, что ее отдадут в хорошую семью, и я пока еще верю тем, кто мне это сказал. — Хоуп представила себе молодого и привлекательного администратора «Дома рождений». Паркер Рейнольдс поддерживал ее в один из самых трудных моментов жизни. И Лидия Кейн, такая энергичная в своем возрасте, подавала ей высококлассный пример того, какой может быть женщина. Они вдвоем вдохновили Хоуп собрать свою жизнь по кусочкам, какие бы препятствия ни встречались ей по пути, и стать медсестрой-акушеркой. Но для этого ей пришлось уехать из Инчантмента. Она не могла жить там, где все будет напоминать ей о ребенке, которого она отдала, и дразнить возможностью когда-нибудь столкнуться с собственной дочерью.
— О чем ты думаешь? — спросила Фейт.
Хоуп отвлеклась от старых глинобитных домов, красных закатов, свежего, чистого воздуха и пахнущих соснами гор.
— Я рада, что моему ребенку не придется проходить то, через что прошла я, — сказала она. — Удочерение дало ей полную семью, у которой есть средства заботиться о ней. Но для тебя все будет по-другому, Фейт. Тебе не придется бросать своего ребенка. У тебя будет где жить и что поесть. И шанс окончить школу. Вот поэтому я и вернулась — чтобы помочь тебе, если ты примешь мою помощь.
Лицо сестры омрачилось сомнениями.
— Неужели ты никогда не мечтала уехать? — нажала на нее Хоуп.
— Я все время об этом мечтаю, — прошептала Фейт.
От тоски в ее голосе у Хоуп бешено забился пульс.
— Тогда скажи, чего ты больше всего хочешь от жизни.
— Я хочу… — Сестра снова уперлась мыском туфли в землю. — Не важно, — сказала она наконец. — Это не имеет никакого значения.
Хоуп взялась руками за цепи и, откинувшись назад, стала смотреть в небо.
— Это имеет значение, Фейт. Мечты всегда имеют значение. Видишь эти звезды? Выбери одну и иди к ней, никуда не сворачивая.
Фейт перевела взгляд в ночное небо:
— Звезда, которую я хочу, слишком далеко.
— Не слишком, если ты действительно веришь в нее.
— Я хочу себе нравиться, — тихо сказала сестра. — А… а иногда я мечтаю, что найду себе мужа. Мужчину, который посвятит мне и нашим детям все свое сердце. — Она уничижительно рассмеялась. — Я знаю, что это звучит тщеславно и эгоистично. Отец сказал бы, что я заслуживаю потерять право спастись, если не могу быть счастлива с хорошим, богобоязненным мужчиной, сколько бы ему ни было лет. Но я не люблю Эрвина. А я хочу любить мужчину, ребенка которого ношу.
Последние слова были сказаны таким почтительным тоном, что прозвучали почти как молитва.
— Каждая женщина должна иметь право на это, — сказала Хоуп.
— Нет, это бесовские мысли, и я, наверное, одержима, раз они приходят мне в голову.
— Они не бесовские, — возразила Хоуп. — И ты не одержима. — Она встала и повернулась к Фейт. — Поехали со мной. Я отвезу тебя домой и завтра покажу тебе огромный неизведанный мир.
Глаза Фейт широко раскрылись.
— Хоуп, я не могу. Я очень хотела бы, но я…
— Фейт, ты несчастна. Насколько тебя еще хватит? Не стоит дожидаться еще большего количества детей. От этого будет только хуже. Ты станешь чувствовать себя в ловушке еще сильнее.
Фейт покрутила золотое кольцо на пальце левой руки.
— Но я давала брачные клятвы.
— А как быть с клятвой, которую ты про себя дала будущему ребенку?
Фейт закрыла глаза.
— Я слушаю тебя, Хоуп. И часть меня верит, что ты права. Я просто…
— Просто — что?
Фейт снова посмотрела на небо.
— Я просто не знаю, смогу ли я. Это идет против всего…
— Сделай это ради своего малыша.
— А если я пожалею, что уехала?
— Не пожалеешь, — сказала Хоуп.
Похоже, что Фейт нужно было как раз такое уверенное заявление. Она выпрямилась, словно приняв решение.
— Ладно. — Она встала и взяла Хоуп за руку. — Поехали. Только быстро, пока…
— Пока — что, Фейт? — прервал ее мужской голос. — Пока об этом не узнал твой муж?
Хоуп потребовалось несколько секунд, чтобы разглядеть Эрвина в длинной тени деревьев. И ладони у нее вмиг стали влажными.
— Фейт, все будет в порядке, — пробормотала она. Ее сердце стучало, как молот.
Фейт же напоминала оленя, внезапно пойманного в полосу света фар.
— Эрвин, я…
— Что «ты»? — перебил ее Эрвин. — Ты решила сбежать от меня под покровом ночи? Поэтому ты здесь?
— Прости, — сказала Фейт. — Я знаю, что убегать вот так — неправильно. Но с тех пор как мы поженились, я чувствую себя несчастной. И я думаю, ты знаешь об этом.
— Так я тебя в постели не удовлетворяю? Хочешь получить между ног от какого-то язычника?
Фейт дернулась, словно в нее попала пуля, и Хоуп встала между ними:
— Это вульгарно, Эрвин. И низко. Даже для тебя.
— Вульгарно. — Он хихикнул. — Она такая чопорная, что никто на нее не польстится. Ты только глянь на нее. Думаешь, кто-то, кроме меня, воспылает желанием к женщине, которая носит ребенка собственного дяди?
— Как ты смеешь принижать ее достоинства из-за того, что ты…
— Может, ты и мой дядя, но ты еще и мой муж, — одновременно с ней сказала Фейт. — Я не сделала ничего плохого.