— Я все объясню, — произнесла она и снова улыбнулась, потом скорчила недовольную гримасу, округлив свои роскошные губы.
— Куда мы идем?
— В более спокойное место, Хендрик. Думаю, в спальню.
Я едва заметил устланные ковром ступени, завешанные картинами в позолоченных рамах стены и старинные гобелены; я не считал множество дверей, мимо которых мы прошли по тихому, залитому пламенем свечей коридору; знаю только, что, когда мы вошли в просторную спальню с золотыми жалюзи, полную шелков и камчатного полотна, с огромной, занимающей почти все пространство кроватью под пологом, с взбитыми вышитыми подушками, мое тело неудержимо дрожало и трепетало.
Адельма закрыла дверь.
— Ну что, — прошептала она, — ты одобряешь?
— Да… о, да.
— Садись на кровать, Хендрик.
Я выполнил ее приказ; правда, скажи она выпрыгнуть из окна — и я бы повиновался.
— А теперь снимай одежду. И ничего не забудь! Ты должен быть совсем, совсем голым. Я хочу видеть все.
— Обоюдное желание, — заметил я и начал раздеваться, поспешно, неумело нащупывая пуговицы и запонки, дергая завязанный невозможно сложным узлом галстук, стягивая носки, а потом, с некоторым опасением, и нижнее белье. Трусы упали на пол, и я отбросил их.
Адельма, уже обнаженная, стояла лицом ко мне. Она действительно была богиней! Идол, достойный безоговорочного поклонения, восхитительное безупречное божество какого-то иноземного культа последователей любви и красоты. О, как я жаждал стать посвященным! Я не мог отвести глаз от облачка огненно-рыжих волос, в котором таилась сладкая щель между ее белоснежными стройными бедрами. А зачаровывающий изгиб живота, нежные выпуклости грудей… ее рот, глаза…
— Это сон, Хендрик, — мягко сказала она.
— Райский сон…
— Нет. Просто сон.
Я смутился.
— Что ты имеешь в виду?
Она подошла и села рядом со мной на кровать. Я ощущал жар ее тела. Как это может быть сон? Она здесь, со мной… она настоящая, из плоти и крови…
— Я имею в виду, что ты спишь. Или мне надо рассердиться, и оскорблять тебя, и обзывать, ведь тебя это, кажется, так быстро возбуждает?
— Нет. Я хочу, чтобы ты, для разнообразия, была со мной милой, — прошептал я в ответ.
— Я буду такой, какой ты захочешь. В конце концов, это же твой сон.
— Но это глупо! Если бы я спал, меня бы здесь по-настоящему не было…
— Да.
— А если я не здесь… то где же?
— Ты уверен, что хочешь знать?
— Конечно! Ой… нет, подожди… я ведь не в поезде? Без билета?
Адельма покачала головой.
— В поезде? Нет. А почему ты так думаешь, дорогой?
— Давай не будем сейчас об этом говорить. Так где же я?
— Лежишь на земле возле замка Флюхштайн.
— Что?
— Тебя сбила лошадь — или это была корова? — но, слава Богу, серьезных повреждений нет. Просто несколько отвратительных синяков. Ты без сознания и насквозь пропитан коровьей мочой. Скоро кто-нибудь придет и унесет тебя в дом.
— О Господи… да… я припоминаю, как что-то ударило меня…
— Именно. Но беспокоиться не о чем. Коровы с позором бежали, а отец заполучил еще парочку трофеев, чтобы набить их и…
Немного лукавя, я робко посмотрел на Адельму.
— Говоря о набивке…
— Да, Хендрик?
Неожиданная мысль потрясла меня.
— Кстати, а где же находишься ты? — спросил я.
— В своей комнате, естественно. Я читаю книгу «Вывод уравнения Стокбиндера в квантовой механике». Я стащила ее из папиной библиотеки вместе с «Историей кириллического алфавита с примечаниями». Мне категорически запрещено туда заходить, но я не обращаю внимания.
— А почему запрещено?
— Всем запрещено. Отец считает, что это всего лишь миллионы слов. Слов, которые не из нашего мира, которые принадлежат…
— Миру снаружи, — закончил я. — Вне нас.
— Да. В общем, я ушла с твоей глупой лекции перед нападением коров. Честно говоря, Хендрик, я не верю, что ты — ведущий специалист в искусстве пения йодлем; по-моему, ты вообще ничего о нем не знаешь.
— Да, не знаю. Я даже не знаю, кто я такой. Хендрик — определенно не мое имя. По крайней мере, мне так не кажется, хотя, раз уж я не знаю своего настоящего имени, полагаю, меня могут звать и Хендриком. Быть может, я по-прежнему сплю в поезде и вижу во сне все это.
— Но я же сказала, что ты спишь.
— Я имею в виду совсем все: замок Флюхштайн, миссис Кудль, архиепископа и его жену, коров, твоего отца… тебя.
— О! Я до определенной степени вполне реальна, — медленно произнесла Адельма.
— Только до определенной степени?
— Да. Но не здесь. Сидя обнаженной, рядом с тобой, на роскошной кровати — всё это сон.
— По-моему, нам будет удобнее, если мы ляжем, тебе так не кажется?
Она посмотрела мне в глаза и улыбнулась.
— Все, что захочешь, Хендрик, — Адельма мягко усмехнулась.
Она оказалась всем — всем и даже больше — о чем я когда-либо мечтал. Но ведь, согласно Адельме, мне снился сон. Я целовал этот невероятный рот, и мой язык встречался с ее, и мы праздновали эту восхитительную встречу; я сосал ее упругие маленькие соски, обхватив руками груди и заглядывая ей в глаза, сужающиеся от наслаждения, удивления и растущего желания; затем я двинулся ниже, к нимбу сияющих волосков, охватывающих ее влажную, нежную щель, снова пустил в ход язык, потом пальцы, потом — не в состоянии дольше выносить всепоглощающую сладкую муку — приподнялся и вошел в нее. Ее ноги обхватили мою спину, пятки колотили меня по ягодицам — и тут non plus ultra [46] ее страсти, наконец, прорвалась и постепенно рассеялась.
Адельма подобралась к моему уху и ласково прикусила мочку.
— Стоит мне проявить высокомерие и начать оскорблять тебя? — шепнула она.
Я продолжал свои размеренные движения, понимая, что очень скоро потеряю контроль и обильно, многократно, беспомощно извергнусь в ее сладкое тело. Так что момент для оскорбления был идеальный…
— Как ты смеешь! — пробормотала она, но нежность в ее голосе не соответствовала жестокости слов. — Как ты смеешь делать со мной это? Сначала ты таращился на мое обнаженное тело, потом бесстыдно лапал его своими грязными руками, а теперь — теперь ты заставляешь меня участвовать в этом отвратительном, ужасном акте совокупления!
— Да, о, да…
— Ты монстр, злобное животное! Что ты делаешь? Прекрати немедленно, слышишь? Я презираю, я ненавижу тебя…