— Нет, я не собираюсь говорить вам этого, — самоуверенно ответил Жак. Я почувствовал, что он будто нападает на меня.
— Тогда какого дьявола вы собираетесь рассказать мне? Я требую полного отчета от вас!
— Нам придется начать с самого начала! — печально сказала Жанна, качая головой.
— Да, — продолжал я, — с начала. Вы можете сказать мне, что делает эта комната в подвале? Эта комната, эта дверь…
— Эта комната — наша, Маэстро, — сказала Жанна. — Мы живем в ней.
— Кто живет в ней?
— Я. И Жак. Мы живем в ней.
— Вы живете в подвале моего ресторана? — в гневе закричал я.
— Нет, — ответил Жак, — мы живем в своей комнате.
— Умоляю вас, с каких это пор? И почему вы никогда не говорили мне об этом?
— Со времен господина Фаллона. И мы никогда не говорили об этом, потому что вы не спрашивали.
— Вы когда-нибудь спрашивали у нас что-нибудь о нас самих? — спросила Жанна, и я уловил нотку обиды в ее голосе.
— Не лги мне, — сказал я, не обращая на нее внимания.
— Это правда. Господин Фаллон построил комнату для нас, он и встроил дверь. Вторая кладовка обычно больше первой.
— Жан-Клод не говорил мне о том, что вы живете в моем подвале, — сказал я.
Жанна вставила:
— Мы живем в нашей комнате.
— Называйте ее как хотите. Более того, у меня создается впечатление, что есть еще ряд вещей, о которых Жан-Клод мне не рассказал. Слишком многое мне не по душе. Kaie так получилось, что вы живете в моем подвале — в вашей комнате — а я ничего об этом не знаю?
— Как я уже говорила, вы никогда не спрашивали нас, — ответила Жанна, и в ее голосе снова появились те же печальные, обвиняющие интонации.
— Почему я должен спрашивать? — завопил я, теперь чувствуя себя беспомощным. — Я не представлял себе — как я мог? — ради всего святого, я не знал! Вы приходите каждый вечер…
— Поднимаемся, Маэстро.
— И вы уходите — ну, хорошо, спускаетесь — рано утром. Какого черта я был должен думать, знать, спрашивать?
— Мы никогда не беспокоим вас, — сказал Жак, — вы должны признать это.
— Я не должен соглашаться с этим треклятым утверждением! — закричал я, беспомощно давая выход гневу. — Как вы осмелились жить в моем ресторане без моего позволения?
— Нет, мы никогда не беспокоим вас, — настаивала Жанна.
— Вы довольны нашей работой? — спросил Жак.
Я не мог говорить минуту или две. Я думал об успехе вечера нашего открытия, о Жане Кокто, о критиках и писателях, о меню, которое мы создали — я думал обо всем этом, и я знал, что при любых благоприятных условиях ничего из этого не получилось бы без близнецов.
— Это нечестный вопрос, — наконец сказал я. — Вы знаете, что я более чем доволен вашей работой…
— Тогда, eher Maotre, [109] в чем проблема?
Я немного сполз на своем стуле.
— Это не столько проблема, — сказал я, — сколько принцип.
— Месье?
— Проклятье! Видите ли, я должен знать, что происходит в моем ресторане…
Жанна сказала:
— И теперь вы знаете.
— Да, теперь знаю, и все дело исключительно в том, что я должен был знать об этом раньше.
— Вы сердитесь из-за мсье Кокто, — сказал Жак.
— Признаюсь, это шокировало меня. Я думал, что я — я потерял — его.
— Потеряли его?
— Если на то пошло, конечно, это звучит нелепо, но именно так я и думал — я имею в виду, конечно же, что я думал, он уже ушел — и я не знаю…
— Месье Кокто стал клиентом сегодня вечером, — сказала Жанна, помогая мне преодолеть замешательство.
— И что именно это означает?
— Клиент — это посетитель, который спит с Жаком.
— Понимаю. Посетители — это люди, которые просто едят здесь, а клиенты — это люди, которые едят здесь, а потом спят с Жаком. Верно?
— Совершенно верно.
— Или с тобой, если они этого хотят, я прав?
Жанна закивала:
— Или со мной. Но большинство из них предпочитает Жака. Женщина не может сравниться с ним, конечно же…
— О, конечно же…
— И люди сами удивляются своим собственным чувствам. Мы очень похожи, брат и я, разве нет? Иногда они думают, что он — это я; когда они обнаруживают, что это не так, то уже слишком поздно, и они охвачены слишком сильным сладострастием для того, чтобы остановиться. Обычно я делаю фотографии.
— Фотографии?
— Конечно. Без фотографий они бы не платили так щедро.
Все неожиданно стало ужасающе, отвратительно ясным.
— Я не верю в это, — попытался прошептать я, — я не хочу верить в это…
— Но я уверяю вас, это правда.
— Это помогло месье Фаллону купить отель в области, — сказал Жак, — и вам это тоже поможет, Маэстро.
II Bistro будет процветать благодаря своим клиентам. Кроме того, как вы сами видели, у меня с Жанной есть кое-какие милые штучки.
Кое-какие «милые штучки»? Я воскресил в памяти тот миг, когда открыл дверь, и теперь неожиданные детали, которые тогда казались размытыми, выпадали из сферы моего восприятия, с трудом запечатлелись в моей памяти, стали ослепительно ясными, засверкали роскошной и яркой доходчивостью: картины в старинных рамах, позолоченные зеркала (тоже, возможно, старинные), фарфор, гобелены; это было словно обнаружение гробницы Тутанхамона — золото, повсюду мерцающий свет золота.
— Мы пытаемся создать для себя уют, — сказала Жанна, словно не к месту чопорная сутенсрша, объясняющая перспективному клиенту: «Мы всегда стараемся содержать наших девушек в чистоте…»
— Жак занимается с ними сексом, Жанна делает фотографии, а потом шантажирует их с помощью снимков, — проворчал я, но это было, скорее, утверждение, а не вопрос.
— О, нет! — закричала Жанна, ужаснувшись тому, что она явно считала вопиюще необоснованным предположением.
— Нет?
— Нет! Наши клиенты любят, когда мы фотографируем. Они просят нас, чтобы мы сделали это. Вот как это началось: однажды один джентльмен сказал: «Жанна, пожалуйста, не могла бы ты сфотографировать меня вместе с Жаком?», и — чик! что-то типа того! — с тех пор мы делали фото каждый раз.
— Понимаю. А негативы?
— Они до сих пор у нас, Маэстро. В нашей комнате. После мы их тщательно рассматриваем.