Лэпсли кивнул и глубоко втянул в себя воздух.
— У меня это столько, сколько я себя помню, — проговорил он тихо. — Долгое время я считал, что и у остальных все так же, как у меня, но когда мальчишки в школе начали меня дразнить и говорить, что я сумасшедший, я перестал рассказывать об этом. «Сумасшедший, — обзывались они. — Марк сошел с ума».
— А в полиции об этом знают? Что бы это ни было?
Он кивнул:
— Не беспокойтесь, это не депрессия, не психическое расстройство. Я не собираюсь вдруг усаживаться в угол и часами там рыдать. Мой доктор все знает, но ничего не может сделать. Никто не может. Это не опасно для жизни и даже не требует перемены образа жизни или каких-то мер предосторожности. Это просто… часть меня. Часть того, кто я есть.
Эмма кивнула, но выглядела так, словно хотела помотать головой:
— Тогда… что же это такое?
— Это называется синестезия. Неизвестно, что именно ее вызывает. Это как своего рода короткое замыкание нейронов в мозгу. Сигналы, которые принимаются по одному адресу, перенаправляются куда-то еще. Известно лишь, что все начинается в детстве. Дети воспринимают мир в виде мешанины чувственных впечатлений, поскольку мозг еще не до конца развит и они не могут в полной мере разграничить запах, вкус и прикосновение и так далее — они все смешаны. По мере развития мозга ощущения начинают отделяться друг от друга. У людей вроде меня этого разделения по непонятной причине не происходит. Некоторые видят разные цвета, когда слушают музыку. Был, например, такой русский композитор — Александр Скрябин, — он был способен привязывать определенные ноты и аккорды к отдельным оттенкам цвета и сочинял музыку не только чтобы она красиво звучала, но и выглядела красиво… по крайней мере на его вкус. Другие способны чувствовать вкус. Жареная курица может вызывать ощущение, словно тебе колют спицами ладони рук. Апельсиновый сок — будто по голове катаются мягкие шарики.
— Вы хотите сказать… — Она помолчала, подыскивая нужные слова. — Вы имеете в виду, это как у тех, что заявляют, будто что-то заставляет их грустить, пребывать в голубом состоянии? Вроде того?
— Нет, не так. Просто люди говорят образно. Голубой цвет — символ депрессивного состояния. А здесь реальные ощущения.
— Галлюцинации? — Эмма нахмурилась. — Ведь это, должно быть, галлюцинации?
— Если это так, то они устойчивые. Те же самые вещи провоцируют те же самые реакции.
— Ну а с вами что? Цвета или ощущения на ладонях?
Лэпсли горько рассмеялся:
— На это я мог бы не обращать внимания. Нет, в моем случае определенные звуки трансформируются во вкус. Если я слышу песню Биттлз «Ticket То Ride», у меня возникает ощущение, словно я откусил кусок тухлой свинины.
На лице Эммы появилось вымученное подобие улыбки.
— Я думала, все подобным образом реагируют на Пола Маккартни.
— Ага, но когда я слышу, как звонит мой мобильник, у меня во рту вкус кофе «мокко». — Он кивнул в сторону дома: — А крики играющих детей заставляют меня ощущать ванилин. Иногда это находит внезапно, вот и все. Становится невыносимым.
Эмма посмотрела на него:
— И ничего нельзя сделать?
— Ничего. Это не смертельно и не может помешать мне в работе. Врач советует иглоукалывание, это значит, что он в отчаянии, а в невропатологическом отделении местной больницы больше заинтересованы в изучении моего мозга, чем в поисках способа лечения. Поэтому я просто продолжаю жить. По большей части это ничего не меняет. Я по-прежнему в состоянии работать. Просто… каждый раз я как бы попадаю в засаду.
— В засаду, которую устраивает вкусовое ощущение?
Он взглянул на нее:
— Доводилось кусать яблоко, которое оказалось гнилым внутри? Или откусывать шоколад и обнаруживать, что он, скорее, имеет привкус кофе, а не клубники? Иногда привкусы способны неожиданно удивлять. А порой поражать. Потому-то я был вынужден взять отпуск… Сидеть дома. Дома тоже дела шли неважно, и моя синестезия обострилась. Мне было невыносимо находиться в кабинете, слушать болтовню, подтрунивание других. С меня было довольно. Главный суперинтендант подписал мне отпуск на несколько недель. Несколько недель превратились в полгода. С тех пор я выполняю отдельные поручения главного суперинтенданта — пишу отчеты и провожу исследования на тему, как сделать полицейскую работу эффективнее, — а это первый раз за долгое время, когда я на оперативной работе.
— А как семья, сэр? Вы сказали, дома тоже было неважно.
— Все стало хуже. Синестезия дошла до такого состояния, что я даже не мог выносить шума играющих в саду детей. От их голосов меня начинало тошнить. Это было… трудно.
Мягко сказано. Это едва не довело его до самоубийства. И развело их с женой в разные стороны.
Эмма пожала плечами:
— Что ж, спасибо за откровенность. Я никому не скажу. — Она провела пальцем по крыше машины, потерла пальцы и поморщилась: — Чертов сок. Не испачкайте пиджак — сухая чистка не выведет этой гадости. Будем говорить с пожилой четой через дорогу? В смысле, если вы в порядке?
— Я в норме. — Он выпрямился. — Спасибо.
— Не за что. — Она замялась. — А я имею какой-нибудь вкус? — Она вдруг покраснела. — В смысле…
— Я понял, что вы имеете в виду. Лимон, почти всю дорогу. Лимон и грейпфрут, если вы в хорошем настроении; лимон и лайм — если нет.
У нее на лице появилось что-то похожее на удовольствие.
— Могло быть хуже, — сказала она. — Знаете, как говорят: «Если девочки сделаны из сахара, пряностей и разных сладких соусов, то почему женщины имеют вкус…»
— Анчоусов. Да, я знаю.
Они прошли к дому номер 67. Лужайка была подстрижена коротко, будто ее стригли маникюрными ножницами. В переднем саду не было видно игрушек, вместо них на самом видном месте стояла чугунная купальня для птиц. Когда они подходили, дернулись занавески.
— Главный детектив-инспектор Лэпсли, — представился он открывшему дверь высокому седому мужчине. — А это детектив-сержант Брэдбери.
Мужчина кивнул. На нем были отутюженные узкие брюки и голубая рубашка. Кожа вокруг шеи висела складками.
— Вы по вопросу поддержания порядка в округе? Давно же вас не было.
— Нет, сэр. Мы наводим справки о Вайолет Чэмберс. Вы ее знали?
— Вайолет? — На его лице застыло удивление. — Да, конечно. Она жила напротив. — Мужчина оглянулся: — Джин, поставь чайник, пожалуйста. У нас гости. — Он снова повернулся к Лэпсли: — Хотите чаю? Или кофе? Я понимаю, вы на службе, поэтому не предлагаю шерри. Зовут меня Хэллоран. Дэвид Хэллоран.
— С удовольствием выпьем чаю. — Лэпсли прошел за Хэллораном в прихожую, подумав, пьет ли еще шерри кто-нибудь моложе семидесяти лет. Эмма проследовала за ними.
Миссис Хэллоран стояла в гостиной, тянущейся через весь дом — от эркера на фасаде до оранжереи в задней части дома. Набор книжных стеллажей, выступающих до середины комнаты, делил ее на две примерно равные части. Диван и два кресла, расставленные в форме буквы «L», были обращены к довольно старому телевизору. Стены были украшены полковыми регалиями и фотографиями людей в форме.