— Вам следует что-нибудь попить для сна, — сказала Дэйзи, ощущая, что подход нащупан: так кошка иногда чувствует мышь, даже не видя ее.
— Ах! — проговорила Сильвия. — Мне противна сама мысль о болеутоляющих средствах.
— Я скорее имела в виду что-нибудь травяное, — как бы между прочим заметила Дэйзи. — Может быть, какой-нибудь настой на травах. Я могла бы вам приготовить. Если хотите.
— Ох, Дэйзи, — с благодарностью воскликнула Сильвия, — вы просто убиваете меня своей добротой!
Марк Лэпсли однажды прочел стихотворение, когда выискивал в Интернете людей, страдающих синестезией. На сайте, где оно было опубликовано, с гордостью заявлялось, что синестезией страдают многие художники, поэты и музыканты, хотя затем признавалось, что это, возможно, потому, что они с большей вероятностью замечают и даже используют в своих целях симптомы своей болезни. Стихотворение было написано французским писателем XIX века Бодлером, и оно засело у Лэпсли в голове. Там в немногих словах выражалось то, чего он хотел добиться в жизни, — ощущение красоты и величия, которое синестезия, видимо, может дать.
Есть ароматы, что свежи, как кожа младенца,
Сладки, как гобой, зелены, как прерии.
И другие: порочные, пряные и ликующие,
В которых намешано много всего,
Здесь амбра и мускус, бальзам и ладан,
Воспевающие восторги души и чувств.
Он вспомнил это стихотворение во время долгой езды под серым небом раннего утра из своего коттеджа в Саффрон-Уолден в больницу в пригороде Брейнтри, где временами консультировался у невропатолога. Восторги души и чувств. Если бы он чувствовал также, как, видимо, чувствовал Бодлер…
Между тем Бодлер был сифилитиком и пристрастился к опиуму, да еще имел проблемы с выпивкой, поэтому Лэпсли в душе оправдывал себя за то, что не принимает его утверждения слишком серьезно.
Лэпсли припарковал машину у больницы и прошел через главный вход. Костюму он предпочел хлопчатобумажные брюки, однотонную рубашку и кожаную куртку. Он взял отгул для посещения больницы и затем собирался встретиться со старым приятелем.
Атриум был высоким и просторным, с кадками, в которых росли папоротники, с нежно журчащими фонтанами в центре и расставленными повсюду каменными скамьями. Пройдя через двойные двери в боковой стене атриума, он тут же оказался в собственно больнице: лабиринте угловатых коридоров, где стоял запах дезинфицирующих средств, а стены и линолеум были за десятки лет потерты и поцарапаны больничными каталками. Прежнее здание больницы было скрыто за новым массивным фасадом точно так же, как дамы во времена Бодлера скрывали свои траченные оспой лица под слежавшимися слоями макияжа.
Несколько человек ожидали приема у невропатолога. Лэпсли сел и стал вместе с ними ждать назначенного ему времени, стараясь не ставить диагноз окружающим. В конце концов, у него отгул, он не на службе.
Он точно рассчитал время приезда, и через пять минут его вызвали. Помещение, где проводился прием, было маленьким, безликим, с белыми стенами, больничной каталкой, со столом и компьютером на нем и с парой стульев. Это мог быть кабинет любого врача в любой больнице или клинике в любом месте страны.
Молодой человек за столом был ему не знаком. Когда Лэпсли вошел, он считывал информацию с компьютера и, не отрывая глаз от экрана, протянул руку:
— Привет. Я доктор Консидайн. Похоже, я вас прежде не видел, не так ли?
— Марк Лэпсли. — Он потряс руку доктора и сел. — Последние лет десять я наблюдался у доктора Ломбарди.
— Доктор Ломбарди вышел на пенсию полгода назад. Очень умный человек. Большая потеря для больницы. — Он снова посмотрел в компьютер. — Насколько я понимаю, у вас синестезия. У нас немного случаев синестезии. Частота возникновения этого заболевания варьируется между шестью случаями на миллион и тремя на сотню, в зависимости оттого, насколько широко обозначить границы, но большинство заболевших либо не знают, что имеют его, либо считают, что оно есть у всех. Видимо, вы относитесь к той небольшой части людей, на которых синестезия воздействует достаточно сильно, чтобы создавать проблемы в повседневной жизни. Когда вы были здесь в последний раз?
— Год назад.
— За это время в вашем состоянии произошли какие-нибудь изменения — оно стало лучше или хуже?
— Оно на том же уровне.
— Гм-м… — Он побарабанил пальцами по столу. — Полагаю, доктор Ломбарди говорил вам, что от синестезии излечиться невозможно? С этим вам просто придется жить.
Лэпсли кивнул:
— Говорил. Мы решили, что мне стоит появляться примерно раз в год, чтобы проверить, не произошло ли каких-либо серьезных прорывов в исследованиях.
Доктор Консидайн покачал головой:
— Насколько мне известно, нет. Это по-прежнему большая загадка. Мы знаем, например, из снимков мозга, сделанных методом магнитного резонанса, что люди с синестезией вроде вас демонстрируют формы активности, отличные от нормальных — за неимением лучшего слова — людей, и мы все еще пытаемся установить, что означают эти отличия. Это пока загадка.
— Загадка, которая бьет по моей карьере и личной жизни, — с горечью произнес Лэпсли. — Легко сказать «нет способа лечения», но вам-то с этим не жить. Я застопорился в росте по службе, потому что не могу нормально общаться, как это делают другие. Я отделился от семьи, потому что мне невыносим постоянный вкус во рту, когда родные рядом со мной. Я не могу смотреть телевизор, ходить в кино или на концерт из боязни, что меня неожиданно вырвет. Сопливые яичные желтки и мелоподобные таблетки против повышенной кислотности достаточно неприятны, но внезапно подступившая к горлу тошнота или протухшая вода из канализации могут испортить вам весь вечер.
— Я понимаю. — Доктор сделал несколько заметок в лежащем перед ним блокноте. — И простите меня за вопрос, но нет ли в этом другой стороны? Не приносит ли синестезия что-то положительное?
— У меня очень хорошая память на людей… подозреваю, причина в том, что я ассоциирую их голоса с определенными вкусовыми ощущениями.
— Это заставляет меня поинтересоваться: мой голос имеет какой-либо вкус?
Лэпсли рассмеялся:
— Вы удивитесь, как много людей задают мне этот вопрос, когда узнают о моей проблеме. Нет. Не все звуки вызывают вкусовые ощущения. Не знаю, связано ли это с высотой звука, тембром или чем-то другим. Некоторые голоса рождают вкус, но ваш — нет. Простите.
— Что-нибудь еще? Еще что-то положительное?
Лэпсли несколько секунд подумал.
— Непонятным образом, — признался он, — я обычно знаю, когда мне лгут. Возникает необычный вкус. Сухой и острый, но не как у карри. Больше похожий на мускатный орех. Это прежде помогало мне расследовать преступления.
Брови Консидайна поползли вверх.