Комиссар заехал домой, предварительно пропетляв по улицам, чтобы убедиться в отсутствии слежки, и вскоре вышел оттуда с большой спортивной сумкой, набитой хозяйственными инструментами. Увидев, до какой степени сгустился туман, Бертеги порадовался, едва ли не возликовал: сейчас туман был ему помощником. Хотя и им тоже: в этой непроглядной густой белизне невозможно было следить друг за другом.
И вот теперь телефонный звонок. С незнакомого номера. Это мог быть кто угодно. Могли быть и они. У него не оставалось выбора — с ними нужно было поддерживать связь.
— Бертеги, — коротко сказал он.
На протяжении трех или четырех минут он слушал торопливый и сбивчивый рассказ Ле Гаррека. Речь шла о лицейской преподавательнице, у которой муж забрал ребенка, о сыне Пьера Андреми и об отчиме самого Ле Гаррека, которого он вместе с пятью учениками из «Сент-Экзюпери» убил двадцать лет назад.
Когда Ле Гаррек наконец замолчал и перевел дыхание, комиссар произнес:
— Я ничего не могу сделать для вас, дружище… Сказать могу только одно: если мне не удастся вернуть мою жену и дочь живыми и здоровыми, я вас задушу своими собственными руками.
Он отсоединился, подхватил свою сумку с инструментами и, светя под ноги фонариком, начал спускаться. В это мгновение человек по имени Клаудио Бертеги был лишь живым сгустком ярости и тревоги в водовороте клубящегося тумана.
Это был миг, словно застывший во времени, неподвижный: отец и сын смотрели друг на друга под сводами подземной пещеры, служившей многим поколениям здешних жителей — одним для того, чтобы скрываться, другим для того, чтобы творить свои страшные обряды. Бастиан молчал; Пьер тоже не говорил ни слова, захваченный эмоциями, удивившими его самого. Конечно, он много лет ждал этой встречи, но в реальности она оказалась не такой, как рисовалась ему в воображении. Например, он не мог предвидеть, что Бастиан окажется настолько похожим на его младшую сестру, — фотографии не могли передать того наивного, щенячьего удивления в глазах, той свежести еще полудетских черт, что всегда так умиляли его в Софи, когда он наблюдал за ней, медленно качающейся на садовых качелях, за бледной пеленой тумана.
Точно так же он прежде не замечал на фотографиях скверного качества, похожих на снимки из бульварной прессы, потрясающего сходства Бастиана с Каролиной — и сейчас у него невольно перехватило горло. Благодаря Каролине он увидел единственные светлые проблески «нормальной» жизни и испытал захватывающее ощущение счастья, в которое погрузился, словно в водоворот, и о котором порой говорил себе, на секунду из него выныривая: «Запомни эти моменты навсегда… потому что сейчас ты причащаешься к жизни светлой и драгоценной, словно бриллиант чистой воды…»
И конечно, эта связь была его ошибкой — поскольку чистота никогда не была его стихией… И мгновения, проведенные с Каролиной, испарялись, оставляя после себя горько-сладкие ароматы иллюзий. Но все же в ее объятиях, в эти мгновения, украденные у реальности, он почти верил во всесокрушающую силу любви и в свою победу над терзающими его демонами. Он был удивлен новым ощущением, испытываемым впервые: прежде, до встречи с юной художницей на набережной Сены, Пьер никогда не испытывал ни малейшей эмпатии по отношению к ближним. Он понимал других людей, но лишь разумом. Он был неспособен их почувствовать. И тем более — полюбить. Но Каролина была не такой, как все: возможно, он в первый же миг разглядел в ее картинах проклятие любого истинного художника — проклятие творчества. Итак, они оба были прокляты, каждый по-своему… Но одно он знал точно: она была единственной женщиной, которую он любил и которой мог по-настоящему обладать, — до нее он не мог получать наслаждение иначе, чем опьяняясь зрелищем крови и смерти… Но в конце концов все разрушилось. Магия всегда рано или поздно рассеивается — он это знал, — и реальность вступает в свои права… А реальность была такова: Пьер Андреми был монстром для одних и королем для других. Ни монстры, ни короли не знают покоя: вся их жизнь — страдание, и лишь в те недолгие периоды, когда они идут на уступки самим себе, она становится хоть немного переносимой. Однажды случится ужасное… Он это знал, как знал и то, что ему самому предстоит это совершить.
Мальчик, стоящий напротив него, по-прежнему молчал — лишь по его учащенному дыханию можно было догадаться, что он тоже взволнован. Пьер решил предстать перед ним с открытым лицом — без шелковой белой маски, скрывавшей его уродство, — и по достоинству оценил выдержку Бастиана, который ни на секунду не отвел взгляда. О, конечно, Бастиан знал его лицо — но вот помнил ли? Может быть, оно иногда ему снилось?.. Но, так или иначе, он не был напуган, увидев изуродованное пламенем лицо человека, который только что одной фразой объявил ему, что вся его предыдущая жизнь была построена на лжи.
До них донесся какой-то шум, усиленный эхом гулких подземных коридоров, и мальчик, похожий на Каролину, на его сестру и… на него, своего отца, вздрогнул и неуверенно спросил, словно очнувшись после забытья:
— Где Опаль?
Пьер Андреми ожидал любого вопроса, но не этого. И внезапно он увидал еще одно лицо, появившееся перед ним словно из-за распахнувшегося театрального занавеса. Это было лицо человека, благонамеренного в помыслах и поступках, — Николя Ле Гаррека.
Николя опустил руку с телефоном, все еще пребывая в шоке от неожиданных слов Бертеги. Затем взглянул на Одри — отчаявшуюся, дрожащую, на грани нервного срыва. Больше не раздумывая, он спрятал телефон в карман, открыл отделение для перчаток в передней панели машины и вынул револьвер — раньше он надеялся, что оружие никогда ему не понадобится. После убийства отчима Николя встречался со смертью лишь на страницах своих книг.
Одри, потрясенная, взглянула на револьвер, затем на Николя. Тот завел машину.
— Что ты собираешься делать? — спросила Одри.
— Мы одни, — ответил он, включая первую скорость. — Абсолютно одни.
— Что это значит?
Николя, напряженно держась обеими руками за руль, пристально всматривался в дорогу, утопающую в тумане, который, казалось, танцует вокруг них какую-то безумную сарабанду.
— Они забрали его жену и дочь.
— О боже! Но кто они, эти люди? КТО ЭТИ ЛЮДИ?!
Она лишь с огромным трудом сдерживала рыдания.
— Почему он не сможет нам помочь?
— Он пьян от гнева, — коротко произнес Николя.
Одри недоуменно моргнула, потом вдруг осознала, что они куда-то едут.
— Куда мы едем? Что нам делать… со всем этим?
— Я собираюсь их найти. И попытаться вернуть твоего сына. Да, конечно, стоило бы связаться с полицией — у меня есть знакомый лейтенант в Париже, — начать расследование, потребовать судебного разбирательства, устроить процесс против твоего мужа… но у нас на это нет времени. Нет времени, понимаешь? — мягко повторил Николя, надеясь немного ее успокоить.