Затем Ле Гаррек осторожно положил руку матери ей на грудь, снова надел очки и негромко кашлянул.
— Думаю, теперь нам можно уходить, — сказал он, обращаясь к Бертеги. Голос писателя был тихим, но твердым.
Служащий снова накрыл тело простыней, и комиссар и писатель направились к выходу. У двери Ле Гаррек обернулся и спросил служащего:
— Почему у нее такой рот? Я имею в виду, почему он открыт?
Молодой человек слегка смутился.
— Это из-за… вскрытия, — нерешительно произнес он. — То есть… до него тело стараются как можно меньше трогать.
Ле Гаррек, нахмурившись, повернулся к Бертеги.
— Но зачем понадобилось вскрытие? Вы же сказали, что она умерла от сердечного приступа.
— Да, так и есть, но… кое-что непонятно. У вас найдется время выпить кофе?
* * *
— Телефонные провода были перерезаны, — без всяких околичностей сказал комиссар.
Он и Ле Гаррек сидели в кафе — красивом словно игрушка, небольшом полукруглом здании XVIII века, стоявшем на площади Освобождения как раз напротив мэрии.
— Я не понимаю.
— Мы с коллегами тоже не понимаем. Ваша мать была найдена мертвой с телефонной трубкой в руке. Оказалось, что телефонные провода перерезаны. К тому же… — Бертеги слегка поколебался, но закончил фразу: —…вы сами видели, какое у нее было выражение лица…
Бертеги заметил, как Ле Гаррек моргнул за темными стеклами очков.
— Все, что нам удалось… — снова заговорил он.
— Этого достаточно, чтобы предположить, что ее смерть не была естественной? — перебил комиссара Ле Гаррек.
— Ну… это ведь вы автор детективов, а не я.
Молчание. Глоток кофе.
— Во всяком случае, этого достаточно, чтобы назначить расследование, — продолжал Бертеги. — Так или иначе, ваша мать хотела позвонить, но ей помешали это сделать. Таким образом, тот, кто перерезал провода, прямо или косвенно виноват в ее смерти. Наша работа — его вычислить. А расследование убийства, даже непредумышленного, подразумевает и вскрытие.
— Я так понимаю, вы хотите сказать, что моя мать была в каком-то смысле… убита?
— Я хочу сказать, что она собиралась позвонить, а то, что она не смогла этого сделать, привело к роковым последствиям. Остается выяснить, зачем она хотела позвонить… и кому.
— Все, что вам удастся выяснить — это что какой-то соседский мальчишка решил позабавиться и это скверно кончилось.
Бертеги в который раз попытался различить выражение глаз Ле Гаррека, и снова безуспешно. Но нехорошее ощущение усиливалось. Кажется, его собеседник вовсе не жаждал узнать истину.
— Давно вы не виделись с матерью? — спросил комиссар.
На губах Ле Гаррека появилась безрадостная улыбка.
— Это вам нужно для расследования?
— Я знаю, что вы не были в Лавилле много лет, — добавил Бертеги, словно не слыша вопроса.
— Да, это так…
— Почему?
— Даже не знаю… может быть, из-за тумана.
— Я переехал в Лавилль пять месяцев назад и только сегодня утром его впервые увидел, ваш знаменитый туман. К тому же с десяти утра он начал рассеиваться.
— Вот подождите еще несколько недель… Тогда вы меня поймете.
— Но, по крайней мере, летом тумана нет.
— Когда живешь здесь с самого детства, то кажется, что город все время в тумане… и летом, и зимой.
После этих слов Ле Гаррек отпил еще кофе. Чашка Бертеги так и оставалась полной. Комиссар размышлял. Ясно, что писатель пытается сбить его со следа — напускает туману, так сказать. Кстати, довольно умело. Ну, на то он и сочинитель… Чем-то его манера напомнила Бертеги Сюзи Блэр, астролога.
— Вы давно прибыли в город? — спросил он.
— Чуть больше трех недель назад.
— Трех недель?! Но где же вы жили все это время? Я так понимаю, не у матери?
— В «Золотой виноградине».
Бертеги не смог сдержать ироническую гримасу. «Золотая виноградина» — небольшой, но очень дорогой отель, устроенный в стиле средневекового постоялого двора. Он располагался на небольшой возвышенности, откуда открывался потрясающий вид. Цены тоже потрясали.
— Надолго вы собираетесь остаться?
— Пока не знаю…
— Хм… вы приехали сюда писать?
— Ну, скажем так: я приехал сюда в поисках вдохновения. Я не знаю, сколько еще времени здесь пробуду. Так же как не знаю, буду ли писать здесь роман или просто делать заметки… погружаться в атмосферу.
— В туман…
— Да.
Бертеги замолчал, размышляя. Если он спросит Ле Гаррека напрямую, виделся ли тот с матерью, это ни к чему не приведет.
— С тех пор как вы прибыли, ваша мать ни разу не упоминала о чем-то вроде… ну, скажем, угроз в свой адрес?
— Я… нет… если и говорила, то не мне, по крайней мере. Мы с ней не виделись.
Это подтверждало слова горничной. Бертеги решил, что заставит противника отступить на заранее подготовленные позиции, но этот маневр оказался преждевременным: Ле Гаррек ни о чем не подозревал.
— Вы с ней были не в самых лучших отношениях, так?
Ле Гаррек снял очки. При дневном свете полицейского поразил необычный цвет глаз писателя — темно-серый, переливчатый, с сумрачным блеском, унаследованный от покойной матери.
— По правде говоря, комиссар, сегодня у меня нет никакого настроения говорить о моих отношениях с матерью…
У Бертеги было ощущение, что писатель собирается еще что-то добавить, например «не в день ее смерти», «не с полицейским», но вместо этого он сказал:
— Вы будете держать меня в курсе дел?
Затем вынул из кармана визитную карточку и ручку. Начертав что-то на карточке, он слегка подвинул ее комиссару, и она легко скользнула по гладкой поверхности стола. Бертеги взглянул на визитку: бледно-голубой фон, инициалы — НЛГ — и адрес электронной почты. Больше ничего — ни домашнего адреса, ни телефона, ни рода занятий. Визитная карточка человека, тщательно оберегающего свою частную жизнь от посторонних вторжений и отнюдь не демонстрирующего свой социальный статус. Плюс к тому считающего, что его должны узнавать по одним лишь инициалам, словно это такая же узнаваемая аббревиатура, как, например, ДЭН — «доктор экономических наук», или что-нибудь в этом роде.
Однако для полицейского он записал номер своего мобильного телефона — быстрым, острым почерком.
После этого Ле Гаррек встал, надел куртку, снова нацепил очки, вынул из кармана несколько монет и положил на стол. Затем протянул руку Бертеги, явно торопясь распрощаться.
— Вы знаете, что в вашей комнате на рю де Карм все осталось по-прежнему? — мягко спросил комиссар.