– Ясно.

– Взгляните.

Амадор вытащил из конверта лист формата A4 с вырезанными из газеты и аккуратно наклеенными буквами, образующими адрес «Проспект Пальмера, 93», имя «Онесимо Кальво-Рубио» и подпись «Велиал».

– Следы? – спросил комиссар, подхватив письмо кончиками пальцев.

– Целая туча. Не поддаются идентификации.

– А что касается содержания…

– Оно вас не касается.

От фонарика, который держал в руках молодой нищий, по провисшему экрану разбегались причудливые тени.

– На первый взгляд, это классическая анонимка. Довольно топорная. У меня есть приятель в экспертной службе. Посмотрим, что можно сделать.

– Помните, это срочно. Как и все, впрочем.

– Как и все… – Арресьядо задумчиво рассматривал письмо. – Я постараюсь узнать, кто он, ваш аноним. Или они.

– Обычно вещи оказываются такими, какими пред-ставялись. Но это не значит, что в мире нет тайн.

11

Поздним утром, под перекрестным огнем любопытных взглядов местных шлюх, сразу приметивших странную компанию, Ривен, Эрнандес и Альваро молча сидели в машине у подъезда, в котором жили Эфрен и Алеха.

Сбежав с Кирпичной улицы, они на такси добрались до парковки, где оставили автомобиль с чемоданом, и в бешеном темпе кружили по мокрым улицам, пока отчаявшийся священник не велел Ривену ехать сюда. Возвращаться в пансион было нельзя, туда в любую минуту могла нагрянуть полиция.

Вокруг дома Альваро сновали нищие.

Все трое ничего не ели почти сутки.

Все трое валились с ног от усталости.

Эрнандес нарушила молчание.

– Я знаю, где чемодан, который хранился у моего… отца. Он не в Севилье. Я хочу отвести вас туда. Однако все имеет свою цену. Именно о ней я сейчас раздумываю. Пока еще не решила.

– Я уже говорил, что деньги не проблема. Помните, от этого зависит наше общее будущее.

– Не давите на меня.

В машине вновь воцарилась тишина.

– Лично я за то, чтобы тебя хорошенько избить. И отобрать у тебя чемодан. И изнасиловать, конечно, – проговорил Ривен, глядя в окно. – Особенно изнасиловать. Рука болит?

– У меня от одной мысли об этом мороз по коже. Рука сил нет, как болит. Можно поинтересоваться, что мы тут делаем?

– Собираемся напроситься на ночлег.

– К проституткам?

Альваро впервые позабыл о хороших манерах. Он молча вышел из машины, захватив сумку с ноутбуком, и направился к дому, в мансарде которого жил старик, передавший ему список хранителей. И женщина в черном плаще, которую он не мог позабыть.

Ривен подумал, что в эти дождливые дни они только и делают, что карабкаются по мрачным лестницам неприветливых домов, не зная, кто или что подстерегает их наверху, но двинулся вслед за священником.

За хлипкой дверью на верхнем этаже слышались чьи-то голоса.

Приглушенные крики, слабые стоны, канувшие в глухую тишину. Шорох объятий, страстный шепот, болезненный смех и сладостные стенания.

Священник подумал о белобородом старике, указавшем ему направление поисков и владевшем знанием куда более древним, чем первый прибор для измерения времени.

И об Алехе.

Мысли о ней странным образом переплетались с воспоминаниями о фотографии в газете: приоткрытая дверь, за которой видна еще одна приоткрытая дверь, где голая женщина сидит спиной к зрителям, раскинув ноги, и плачет, глядя на экран компьютера.

– Похоже, здесь нас всех изнасилуют, – заявила Эрнандес, прислушиваясь к любовной баталии за дверью.

Ривен ничего не ответил, но сделал страшное лицо и на всякий случай нащупал в кармане нож.

Альваро преодолел сомнения и протянул руку, чтобы постучать.

Но не постучал.

Дверь распахнулась, и на пороге появилась Алеха.

Она была с мокрыми волосами и в желтой пижаме со слониками, которая не только молодила ее, но и подчеркивала все до единого соблазнительные изгибы ее тела.

За спиной женщины виднелась полутемная спальня. Пустая.

– Я знала, что ты вернешься. Можешь оставаться сколько хочешь. И твои друзья тоже.

12

Ауксилиадора справилась со слезами только на лестнице, ведущей на колокольню.

Она столько лет боялась, что это случится. Из ее укрытия был хорошо виден кусок улицы и дорожка, ведущая от домовой часовни к воротам особняка.

Ни на улице, ни на дорожке никого не было; очередное дождливое утро.

На проспекте Пальмера высилось немало шикарных домов, но самые роскошные жилища скрывались за высокими оградами.

Построенный в тысяча девятьсот восьмом году особняк, в котором родились Ауксилиадора и Онесимо, был выдержан в живописном французском стиле и тонул в густой зелени. Сойдя с улицы на ведущую к нему грунтовую дорожку, гости словно попадали в другую эпоху.

К дому примыкала маленькая часовня, построенная в форме креста, с настоящей колокольней и витражами, изображавшими аллегории веры, надежды и любви. Внутри часовню украшала богатая лепнина, в обоих концах нефа висели картины, по-своему трактовавшие сюжет преображения Господа. Алтарь обрамляли барочные статуи испанских святых.

В маленькой комнатке под звонницей было два узких, как бойницы, окна. Одно выходило на дорожку, на которой вот-вот должны были появиться убийцы, второе смотрело прямо в окна часовни, где Онесимо краем глаза следил за юной прислужницей Нуритой, делая вид, что читает утреннюю газету. Онесимо Кальво-Рубио. Хранитель пятого чемодана. Единственный из пяти учеников Тертулли, наделенный проклятым Знанием о том, что творилось в те дни.

Серьезный. Погруженный в себя. Утром он впервые за много лет надел свою старую сутану и разбудил Нуриту под предлогом того, что нужно срочно стереть причастное вино, пролившееся на паркет.

Нурита. Служанка.

Семнадцатилетняя девушка, одетая в свитер и синие трикотажные брюки, непомерно толстая, с отсутствующим взглядом, характерным для всех олигофренов.

Вытерев багровые лужицы, она не без труда распрямилась и застыла на месте. Словно статуя. Глядя на старика с вечной ласковой улыбкой, от которой на ее пухлых румяных щеках появлялись ямочки.

Священник положил газету на алтарь.

Ауксилиадора сосредоточилась на происходящем в часовне, позабыв о дороге, на которой появились непрошеные гости.

Женщина нисколько не удивилась, увидев на площадке перед домом стаю нищих. Кто, как не она, знал, что должно было произойти?

В часовне старик молча подошел к Нурите и, не встретив сопротивления, спустил до щиколоток ее брюки и огромные белые трусы, все в пятнах оттого, что их несколько дней носили не меняя.