И не понял, что плачет.
На ощупь простыни напоминали влажную липкую кожу рептилии.
Гесперио потерял счет времени.
Дверь бесшумно отворилась, и в комнату заглянула Алеха с подсвечником в руке.
– Пора.
Гесперио медленно вылез из-под одеяла, отчаянно стыдясь того, что намочил пижаму; но, если женщина и заметила темное пятно на его штанах, то не подала виду. Поманив мальчика за собой, она исчезла в коридоре. Гесперио двинулся за ней, не забыв прихватить сверток.
В доме царила гробовая тишина.
Они долго петляли по коридорам, один темнее И мрачнее другого, пока не вышли к узкой крутой лестнице, ведущей на самый верх, в мансарду.
Алеха без стука приоткрыла дверь. За ней ждал седобородый старик, половина тела и лица которого были скованы параличом.
– Это Эфрен, – пояснила женщина, подталкивая Гесперио внутрь. Потом она осторожно прикрыла дверь, оставив мальчика наедине со стариком.
Неподвижное лицо Эфрена напоминало маску, но при виде свертка в глазах его вспыхнул огонь. Старик радушным жестом пригласил гостя осмотреться.
Мансарда являла собой большой пятиугольный зал, в каждом из пяти углов горело по свече.
У единственного окна в форме бычьего глаза стоял старинный телескоп.
На полках вдоль стен лежали компасы, астролябии, секстанты, октанты и какие-то совсем уж диковинные инструменты, названий которых Гесперио не знал.
Пол покрывала роспись в виде карты мира, каким его представляли двести лет назад.
Над картой неизвестный художник изобразил перевернутую пентаграмму.
У каждой из ее вершин окутанный сумраком сидел один из Пяти мастеров.
В центре была начертана таблица:
| S | А | Т | О | R |
| A | R | E | P | O |
| T | E | N | E | T |
| O | P | E | R | A |
| R | O | T | A | S |
Эфрен сидел у входа, положив здоровую руку на голову черной базальтовой статуэтки, которая изображала человека, склонившегося над страницами крошечной книги, покрытыми едва различимыми глазу письменами.
Мальчик робко приблизился к старику. Он дрожал как осиновый лист, ступая босыми ногами по ледяному полу. Мокрая пижама липла к телу.
Остановившись в центре пентаграммы, на букве N, Гесперио развязал шнурок, развернул ткань и достал Рукопись Бога.
Его голос звучал ясно и твердо:
– Я вручаю вам знак, Книгу и самого себя, чтобы вы сделали меня тем, кем я должен стать.
Праведное пламя поглотит даму,
Которая захочет бросить невинных в огонь.
Готовое к штурму, войско воспламенится,
Когда в Севилье увидят чудовищного быка.
Нострадамус. Центурии VI–XIX
Шесть дней будет длиться осада города,
Будет дана большая и тяжелая битва,
Трое сдадут город и будут прощены,
Остальных сразят огнем, все будет в крови.
Нострадамус. Центурии III–XXII
Кто достоин раскрыть книгу сию и снять печати ее? И никто не мог, ни на небе, ни на земле, ни под землею, раскрыть сию книгу, ни посмотреть в нее.
Апокалипсис
Во внутреннем дворе дома номер тридцать четыре по улице Сьюдад-Хардин епископ Магальянес нетерпеливо жал кнопку звонка на двери квартиры номер двадцать три. Темнокожий гигант в сутане держал над ним зонт, то и дело напряженно оглядываясь.
Наконец за дверью послышались шаги.
– Что вам угодно? – поинтересовался старик лет семидесяти во фланелевых брюках и клетчатой рубашке, опиравшийся на никелированный костыль.
– Артуро Антонио Брачо?
– К вашим услугам.
– Здравствуйте. Меня зовут Сесар Магальянес. Я прибыл из Ватикана с важной миссией. Мне хотелось бы с вами поговорить.
Хозяин дома впился глазами в епископский перстень на руке гостя.
– Монсеньор… Что же это я держу вас на пороге? Проходите, прошу вас.
Брачо провел гостей в маленькую гостиную, обставленную в соответствии с мещанскими вкусами пятидесятых годов, если не считать того, что место телевизора занимал большой орган. Все трое расселись вокруг стола, под люстрой.
– Вы завтракали? Не желаете ли перекусить?
– Нет, спасибо, – ответил Магальянес за двоих. – Извините за беспокойство, но в архиепископской канцелярии сказали, что вы поддерживали отношения с братом Зеноном Ункарой. Это правда?
– Очень давние отношения, что верно, то верно, – старик снял очки, держась за оправу, чтобы не запачкать стекла. – И очень близкие. Мы были добрыми друзьями… А я ведь даже на похоронах не был, здоровье не позволило. Вы расследуете его смерть?
– Вы давно познакомились?
– Страшное дело… – Брачо, которому уже приходилось общаться с духовными особами такого ранга, знал, что его задача отвечать на вопросы, а не задавать их. – Тридцать лет назад.
– Расскажите.
– Я тогда руководил хором церкви Святого Варфоломея, и, надо сказать, наш хор добился больших успехов… Нас даже пригласили в Ватикан на обсуждение реформы певческого канона. Приближался Второй собор, и, как известно вашему преосвященству, многие элементы литургии собирались «сделать проще для понимания».
– Продолжайте, – велел епископ, надеясь, что на его лице не отразилось глубочайшее презрение к так называемому собору.
– Во время той поездки в Рим мы с Зеноном и познакомились. Сначала дальше простого знакомства дело не пошло. Но вскоре мне захотелось взглянуть на одну старинную партитуру из библиотеки, и тогда мы сошлись поближе. Зенон навестил меня, как только переехал в Севилью вслед за своими любимыми книжками. Я уже вышел на пенсию, и свободного времени у меня было хоть отбавляй, так что мы начали общаться. Насколько это было возможно с таким человеком.
– С каким человеком?
– Зенон был очень замкнутым. Я предлагал ему поселиться у меня. Но он предпочитал оставаться в отеле, считал, что мы будем друг друга стеснять. А у меня ведь предостаточно места. Обстановка осталась еще от родителей. Я не был против, чтобы он сам выбрал себе комнату. Но Зенон всегда настаивал на своем. После долгих уговоров он устроил кабинет в бывшей спальне для гостей в другом крыле. Приходил туда почти каждый вечер со своими бумагами.