Есть что-то особенное в той девушке, которая подавала мне намеки, но это вовсе не загадочное подмигиванье. Тут я прохожу мимо Папаши Дугана, и он живо меня хватает, после чего начинается небольшая румба под музыку – старик вовсю топает ногами и покачивает бедрами. От Папаши прилично разит базиликом, а в руке у него полупустой бокал настоя.
– Тиффани обычно так себе проклятую румбу танцевала, – говорит мне Папаша. – У этой женщины был очень серьезный набор ног. У нее был еще и радостный набор ног, но тот она почти все время в платяном шкафу держала.
На какое-то время я поддаюсь танцу. Если ты не станцуешь румбу со старым гадрозавром в ночном клубе, где гуляет мафия его сына, где ты тогда вообще ее станцуешь?
– Слушайте, Папаша, – говорю я, дождавшись того момента, когда мы поворачиваемся лицом к Джеку и его команде. – Вам вон та официантка какой-то странной не кажется? – Я указываю в другую сторону помещения, где та самая девушка уже проникла в окружение Джека. Она раздает бокал настоя за бокалом, и парни беспечно закидывают их себе в глотки. Хагстрем, Антонио и еще несколько здоровенных солдат окружают своего босса, обеспечивая его безопасность даже в этой относительно мирной гавани.
– Кто? – спрашивает Папаша. – Та девушка с фабрики звезд?
– С фабрики звезд?
– Ну да, – говорит он. – У Джека и его деловых партнеров есть целая уйма девушек, чтобы помогать им со всякой всячиной. Они эту компанию фабрикой звезд называют. Все девушки из каких-то заморских краев. Джек помещает их всех в какой-то дом. Бесплатное проживание, бесплатная кормежка. Дело хорошее.
– Официантки по почтовому заказу?
Пьяный Папаша пожимает плечами, после чего возвращается к румбе и воспоминаниям. Он в темпе запускает речугу про святость своей покойной жены, и вскоре он опять с головой в прошлом, оживляя какие-то отдельные события из их с Тиффани совместной жизни. Осушая остаток своего настоя, Папаша с грохотом ставит бокал на соседний столик.
Вид пустого бокала посылает какой-то импульс в мой мозг. Возвращает меня к тому промельку тридцать секунд назад, когда мимо меня проскользнула официантка с полным подносом в руках – и один из бокалов пенился.
Крепкий спиртовой настой трав или чего угодно не пенится. Пиво пенится. Шампанское бурлит. Но в крепком спиртном напитке ничего такого не происходит.
Все остальное мгновенно встает на место. Подмигиванье официантки – вовсе не знак следовать за ней, а просто хитроватое указание на некую общность. Сигнал, говорящий: «Эй, приятель, мы здесь с тобой заодно». Эта официантка меня знает. И я знаю ее. И никакая она не официантка. Да и вообще: она – не она.
Потому что тот запах был сырным – сырным с добавкой соуса ялапеньос. Но это вовсе не естественный запах диноса. Нет, это вонь, обусловленная перевариванием серьезных количеств начоса. А поскольку Марлон Брандо никоим образом не мог пробраться на нижний уровень ночного клуба Дуганов, это может значить только одно.
Шерман, головорез Талларико, здесь, в клубе.
– Джек! – ору я через миг после того, как мои ноги сами собой несут меня вперед, и я спотыкаюсь о толстые хвосты, врезаюсь в гостей – мне наплевать, это совершенно неважно. – Джек!
Он все там же, смеется вместе с Хагстремом, Антонио и остальными, бокал настоя у него в руке, и даже на таком расстоянии я вижу тонкий белый слой на самом верху, плавающие на поверхности мелкие кристаллики.
Распад-порошок. В выпивке Джека. Такое похмелье, от которого уже не очухаешься.
– Джек! – снова ору я, уже на полпути к нему по клубу, но все еще слишком далеко. Определенно слишком далеко. – Не надо… не пей…
На сей раз Джек меня слышит – различает по крайней мере мой голос, если не слова – и поднимает бокал повыше, словно желая сказать тост…
– Поставь его! – надрываюсь я. Горло уже дерет, слова несутся поверх музыки, все поворачиваются ко мне, чтобы посмеяться над единственным раптором в самой гуще гадрозавров, но мне опять-таки наплевать. Весь мой разум сосредоточен на выпивке Джека – бокал направляется к его рту, губы широко расходятся. – Поставь его, поставь!
Но я в пятидесяти футах оттуда, и на лице у Джека одна сплошная улыбка, пока он подносит бокал к губам.
– Брось, Винсент, – кричит он, смеясь, – насчет меня не волнуйся. Я знаю, как с травами управляться.
А дальше все происходит совсем как в замедленной съемке. Мое отчаянное не-е-ет переходит в какой-то замогильный вопль, в котором я тщетно пытаюсь излить всю свою ярость и горечь. Рука Джека продолжает свой беспрепятственный подъем, бокал прицеливается к его рту, распад-кристаллы уже в считанных секундах от того, чтобы ударить по беззащитной коже и навеки ее смыть.
И я прыгаю, буквально выбрасывая свое тело вверх, моя рука тянется выбить бокал, отбросить его на пол, к потолку – куда угодно, только бы он не причинил вреда. Я тянусь изо всех сил, от души желая прямо сейчас нарастить где-нибудь лишний дюйм, точно через барьер, перескакиваю через тело Хагстрема, по-прежнему нацеленный на тот смертоносный бокал…
Но не долетаю, грохаясь на пол в трех футах от ближнего антуража Джека. Затем поднимаю глаза и сжимаюсь от ужаса, пока бокал наклоняется и жидкость скользит к открытому рту Джека…
И тут замедленная съемка кончается. Откуда-то сбоку вылетает рука, ладонь бьет по толстому стеклу бокала, выбивая его из руки Джека, и жидкость оттуда выплескивается. Все завороженно наблюдают, как она все изгибается и корчится в воздухе, напоминая какое-то искореженное воссоздание начальных кадров фильма «2001: Космическая Одиссея». А потом переводят свое внимание на женщину, которая возымела наглость выбить бокал из руки большого босса.
– Винсент всегда чертовски настойчив, если речь идет о вещах, которые пить нельзя, – говорит Гленда. – Думаю, тебе по крайней мере следует выслушать его объяснения.
Я уже открываю рот для этих самых объяснений, но внезапно в каких-то пяти футах от меня раздается пронзительный вопль, который целиком меня окутывает. Этот крик боли и отчаяния все набирает громкость, и я вскакиваю на ноги, мои когти уже готовы кромсать. Я быстро оглядываю все помещение, пока этот ошеломляющий вопль все продолжает прорезаться сквозь толпу.
Антонио, тот самый динос с легкой ухмылкой на физиономии, загребущими руками и диким помпадуром на голове, теперь упал на колени. Вой ужаса и агонии прорывается сквозь грохот музыки, буквально гальванизируя весь клуб. Антонио закрывает лицо ладонями, но звук все равно проходит ясным и нисколько не заглушённым, идеальным в своей кошмарности. Все потрясены, напуганы, неспособны отвернуться, пока густая зеленая слизь начинает вытекать у Антонио между пальцев. Плоть стремительно растворяется под бешеным напором микроскопических бактерий.
– Это распад-порошок! – ору я. – Дайте же что-нибудь…
Бесполезно. Как только бактерии начинают работать, они уже не останавливаются, пока не прожуют все, что только смогут. Теперь по залу разносятся новые вопли, пока танцовщицы разбегаются по сторонам с такой стремительностью, словно над ними нависла какая-то внешняя угроза. У людей Джека, по крайней мере, находится достаточно самообладания, и хотя многих из них явно до смерти пугает происходящее прямо у них на глазах, они понимают, что ничего тут уже не поделать.