– Ты в порядке, Винни? – спрашивает меня Шерман.
– Угу. – Я по-прежнему малость потрясен, но не столько внезапным нападением Хагстрема, сколько тем, как он жертвует собой ради своей невесты и ее обширной семьи. – Угу, все хоккей.
Мы ведем Хагстрема дальше под пирс (всю дорогу он плюется ядом, опять слишком уж густо накладывая – «Проклятье на ваши хвосты, хвосты ваших сынов, хвосты сынов ваших сынов…»), но если когда-либо наступает время излишне острой реакции, то сейчас, пожалуй, как раз оно. К тому времени, как мы достигаем дальнего конца пирса, вода нам уже по колено, и Шерман останавливает процессию у одной из массивных деревянных колонн, за которыми только открытый океан. Грозовые тучи заметны даже в темнеющем вечернем небе. Впрочем, болтаясь совсем рядом с побережьем, они что-то не торопятся.
– Эта сгодится, – говорит Шерман, подталкивая Хагстрема к опоре. Джерри и неизвестный солдат мигом оказываются на месте со своей веревкой. Ставя Хагстрема лицом к океану, они проворно притягивают его веревкой к колонне.
Шерман подзывает меня к себе.
– Его руки, – хрипит он. – Заверни их к груди. – А затем Хагстрему: – Только без фокусов.
Хагстрем решает не вынуждать меня заниматься грязной работой и сам заворачивает пальцы внутрь, чтобы когти указывали ему в грудь. Шерман проделывает то же самое с другой его рукой, и головорезы быстро закрепляют их в этом положении. Такой мафиозный фокус я уже видел – если Хагстрем теперь попытается выпустить когти, чтобы разрезать веревку, он пронзит себя собственным оружием задолго до того, как сможет высвободиться.
Мы отходим назад, чтобы взглянуть на плоды своей работы, а Хагстрем просто смотрит куда-то в океан, вдыхая настолько глубоко, насколько позволяет обтягивающая его грудь веревка. Несколько часов спустя, когда Алиса наконец обрушится на берег – тридцатифутовые волны, ветер за сотню миль в час и все такое прочее, – Хагстрем по-прежнему будет здесь, чтобы поприветствовать капризную дамочку. Надеюсь, история их близости будет краткой, надеюсь, Алиса быстро с ним покончит.
– Нормально, – говорит Джерри, одной рукой проверяя веревку. – Будет держать.
Он отходит, позволяя Шерману тоже проверить веревку, и тот небрежно ее дергает, пользуясь случаем, чтобы приблизить свою физиономию к лицу Хагстрема.
– Тебе предстоит по-настоящему славная ночь, гадро, – рычит Шерм, похлопывая Нелли по голове, прежде чем влепить ему пощечину. – Это тебе за Чеса.
Дальше он оставляет Хагстрема мне, а мне и сказать нечего. Если я к нему подойду, я наверняка выпущу коготь, чтобы ослабить веревку, но риск будет слишком велик. Хагстрем как пить дать этого не одобрит. И не позволит.
– Хрен с ним, – рычу я и сплевываю на песок, чувствуя, как тот плотный комок у меня в груди растет с каждой секундой. – Давайте лучше отсюда сваливать.
Мы, четверо рапторов, бок о бок шаркаем по песку, выходим из-под пирса, а в ушах у нас ревет поднимающийся прилив. Я не оглядываюсь. И даже об этом не думаю. Теперь я могу лишь сообщить Норин, что мужчина, которого она любила, был убит всего-навсего из мести. И добавить, что мужчина, которого она тоже любила, но раньше, просто стоял рядом и даже когтя не выпустил, чтобы его спасти.
Маджонг.
Вот во что играют гангстеры: в маджонг. Или, по крайней мере, гангстеры семьи Талларико, а прямо сейчас для меня имеет значение только это, ибо именно с кланом Талларико я зарылся в отеле на все протяжение проклятого урагана.
– Теперь ты восьмое колечко ищешь, – шепчет мне Шерман, стараясь как можно тише, чтобы остальные бандиты не подняли большой вони насчет того, что он помогает новичку. К маджонгу здесь относятся крайне серьезно, и незнание правил никому оправданием не служит.
Все последние восемь часов были сплошным маджонгом – и больше ничем. Восемнадцать ближайших подручных Эдди Талларико зарылись в трех отдельных номерах отеля «Омни», где четыре чередующихся игры в маджонг постоянно держат нас в режиме занятости, а кое-кого, меня в частности, в режиме полного замешательства. Похоже, в этой чертовой игре задействована добрая тысяча разных фишек с добрым миллионом разных китайских иероглифов на них. Если честно, я вообще сомневаюсь, что в этом самом маджонге вообще есть какие-то правила. По-моему, все только прикидываются, что их знают, а на самом деле, как и ваш покорный слуга, не смыслят ни бельмеса.
Электричество вырубили еще несколько часов назад, а потому мы работаем при свечах и фонариках, щурясь в полумраке на всевозможные фишки. Весь контакт с внешним миром оказался отрезан – наш переносной радиоприемник скончался уже давно, а дополнительные девять вольт захватить с собой никто не сподобился. Не считая темноты и изоляции, меня больше всего гнетет утрата кондиционера. Честно говоря, пусть бы воздух здесь даже не кондиционировался. Пусть бы он просто был холодный.
Впрочем, я никак не могу перестать думать о Хагстреме. Я все время его вижу. Как он задыхается, привязанный к той опоре, пока ураганные волны обрушиваются на берег. Как он отчаянно пытается выплюнуть набегающую воду и наконец понимает всю тщету этого занятия. Во время транзита от пляжа до отеля у меня не нашлось ни единого шанса, чтобы позвонить Норин или послать кого-нибудь к тому пирсу освободить Хагстрема. Как только мы приехали в отель, я попытался позвонить в пентхаус Дуганов, но все они уже оттуда эвакуировались. Тогда я попробовал набрать номер мобильника Гленды, но опять же дозвониться не смог. Вскоре налетел ветер, а вместе с ним и бесконечные игры в маджонг.
– Ну давай же, – хрипит Шерман, – черт возьми, играешь ты, Рубио, или нет?
Передо мной несколько фишек со схожими отметками. Я швыряю их в середину стола и надеюсь, что остальные прикинут, что с ними делать.
– Очень мило, – говорит Джерри. Он пахнет влажным тальком. – Значит, ты нам эту фигню для новичков спихиваешь?
Я пожимаю плечами, разыгрывая полную невозмутимость. Джерри швыряет свои фишки – они значат для меня еще меньше, чем мои. Тут Шерман хлопает меня по плечу и подается к столу.
– Этот парень, – говорит он, – просто офигительный сукин сын. Он главную телку Дуганов трахает…
– Сука драная, – плюется Джерри, и твердый комок корежится у меня в животе.
– …и она дает ему машину своего мертвого братца – а он берет ее и заводит! Садится, поворачивает ключ – все на чистом глазу. Разве не клево?
– До хрена глупо, если меня спросить, – отзывается Джерри. – Нечего так со своей жизнью играться. Ему просто повезло, что мы с бомбами вечно сосем. Еще ни одной как следует не поставили.
Я пожимаю плечами.
– Все равно настоящие вещи не так делаются, тебе не кажется? – обращаюсь я к Джерри.
Тот прекращает играть. Перестает смотреть на свои фишки. Запах талька немного киснет, словно туда кто-то плесневелого пекарного порошка добавил.