Ифе не спеша взялась подсоединять к насосу садовый шланг, потом включила насос и начала как ни в чем не бывало мыть «мерс». Все это было сделано настолько демонстративно, что я сразу догадалась — она уже все для себя решила.
— Да неужели? Стало быть, ты предполагаешь… — Господи, как же я ненавидела это словечко! А Ифе, как на грех, никогда не упускала случая меня подколоть. — Что этот парень… как его… Джим и его приятель-уголовник договорились заканчивать каждое шоу ритуальным убийством? По-твоему, здесь есть какая-то логика? — Капли грязной воды попали мне на щеку… конечно, по чистой случайности, нисколько в этом не сомневаюсь. — Кроме того, помнится, в ту ночь, когда была убита Сара, Джим грел яйца в твоей постели, или я ошибаюсь? Кстати, ты ведь ничего не знаешь о том, где он провел ночь, когда произошло первое убийство, верно? Так что выкинь это из головы. Думаю, ты делаешь из мухи слона.
Я уже открыла было рот, чтобы возразить, когда вдруг заметила выражение ее глаз в тот момент, когда она сворачивала шланг…
В них читалась неприкрытая ревность — та же самая, что накануне вечером была написана на лице тетушки Мойры, лишь на губах играла легкая улыбка, словно говорившая: «Только не вздумай рыдать мне в жилетку теперь, когда Джим дал деру и нашел себе кого получше! Ты сама этого хотела — вот и получай!» Бросив на землю свернутый шланг, Ифе направилась к дому, даже не предложив мне вместе выпить чаю.
Сестринская любовь… мать твою…
— Я потом тебе позвоню, хорошо? — буркнула я Ифе в спину. В ответ послышалось какое-то неразборчивое бормотание. Какое-то время я молча стояла, слишком ошеломленная, чтобы уйти. Потом вдруг спохватилась, что, по крайней мере, один повод радоваться у меня все-таки есть.
Потому что оставшийся после смерти отца карабин теперь мирно покоился в моем чемодане. В эту ночь я спала, предварительно сунув его под подушку, и молила Бога только о том, чтобы этот ублюдок явился ко мне в дом еще раз попытать счастья.
Я отнюдь не трусиха — что бы ты обо мне ни думал.
Именно поэтому незадолго до рассвета, сообразив, что вряд ли снова смогу уснуть, я выбралась из постели и отправилась на поиски Финбара. Поток его эсэмэсок понемногу иссяк, но те, которые я еще не успела стереть, сами говорили за себя. Перечитывая их, любой мог без труда догадаться, как развивались события. От «Где ты?» и «Позвони, плиз!» до нетерпеливого «До меня доходят слухи, которые мне не нравятся. Все еще любящий тебя Ф.» и разъяренного «Какого дьявола?! Ты хоть понимаешь, что делаешь?! Ф.».
Угрызения совести вытолкали меня из дома и погнали на поиски Финбара. Сказать по правде, я посмеивалась над ним, когда положила глаз на Джима, — правда, потом, когда Джим, в свою очередь, наложил на меня руки, мне стало уже не до смеха. Я пешком прошла через весь город — но, добравшись до дома Финбара и уже взявшись за ручку двери, почувствовала, как вся моя решимость вдруг разом покинула меня. Я огляделась — Тэллон-роуд взбиралась по склону холма к тому месту, где из окон домов открывался, наверное, самый лучший вид на залив — можно было не сомневаться, что мой приятель поселится именно здесь. Дом он выбрал на славу — с дверными панелями из двойного стекла и навороченной системой сигнализации, которую я видела только в кино. Ну, ты знаешь, что я имею в виду — когда хорошо поставленный актерский голос за кадром сообщает, что «сигнализация включена», как будто рассчитывает, что грабители в ответ рассыплются в комплиментах или примутся поздравлять его с удачным приобретением — короче, что-то вроде этого.
Свет уличного фонаря выхватывал из темноты машину Финбара, скромно спрятавшуюся за двумя другими, которые выглядели так, словно их только что выудили из грязного болота. Сквозь кухонное окно мне был виден силуэт Финбара — он мыл посуду и аккуратно вытирал ее полотенцем, и это после того, как потратил целое состояние на немецкую посудомоечную машину. Не помню, во сколько она ему обошлась — но уж точно побольше, чем наш отдых на Мальорке, куда мы ездили с сестрами. По тому, как Финбар это делал, можно было не сомневаться — он страшно зол на меня, зол до такой степени, что готов мчаться ко мне и барабанить в дверь ногами, — и только такие обыденные дела, как мытье посуды, мешают ему немедленно привести свой план в исполнение. Мне этот способ всегда напоминал медитацию. Руки Финбара двигались автоматически, он мыл посуду, как делал все — без особой радости, но и без раздражения. Как будто у него в жилах не кровь, а слегка тепловатая водичка из-под крана. Я смотрела на него, и у меня руки чесались схватить булыжник и швырнуть ему в окно… просто посмотреть, как он отреагирует.
Вместо этого я тщательно вытерла ноги, сделала парочку глубоких вдохов и позвонила в дверь.
— Фиона.
Вот и все, что он сказал… Можно было подумать, я вдруг забыла собственное имя. Похоже, за последние несколько дней он только и занимался тем, что скреб лицо бритвой — во всяком случае, мне удалось насчитать три свежих пореза, которые даже еще не успели подсохнуть. Я почувствовала висевший в воздухе аромат жидкого мыла с лимоном, почему-то это напомнило мне больницу, где все моют с дезинфектантами, и у меня моментально зачесались глаза.
— Можно мне войти? — робко спросила я. И улыбнулась ему заискивающей улыбкой — точно так же, как всегда улыбаюсь отцу Мэллоу, столкнувшись с ним на улице. Все зубы наружу, в глаза не смотреть, велела я себе. Наверное, потому, что я и без того знала, какие у Финбара глаза и что я в них увижу. Кучу вопросов, упреков и обвинений — мало радости, верно? Кроме всего прочего, я могла сорваться. Потому что меньше всего мне хотелось отвечать на вопрос, где все это время пропадала «старушка Фиона»?
— Я как раз мыл посуду, — продолжал он голосом, настолько непохожим на свой, что я удивленно покосилась на него. Голос Финбара казался каким-то густым… будто он только что ел мед, но забыл его проглотить.
Я устроилась на одном из белых диванов, купленных в ИКЕА — пару месяцев назад Финбар заплатил кучу денег, чтобы их доставили из Лондона, — в свое время, когда их привезли, он заставил меня усесться на пол и помогать ему их собирать, чем мы и занимались добрых два дня подряд. С тех пор я видеть не могу все эти угловые скандинавские диваны, в разобранном виде напоминающие китайские головоломки, собирая которые начинаешь чувствовать себя полной идиоткой. Финбар вытер руки о белоснежный фартук и уселся на точно такой же диван напротив. Хрустальная статуэтка русалочки в обнимку с какой-то рогатой рыбиной в руках, стоявшая на мраморном кофейном столике между нами, должна была играть роль рефери — судя по всему, бедняга от этой перспективы не в восторге, потому что вид у нее был самый несчастный. В отличие от русалочки, рыбе, похоже, все было до лампочки.
— Мне нет оправдания, Финбар… Прости, мне очень жаль, — кротко проблеяла я, стараясь еще и дышать при этом. Оказавшись в его доме, я вдруг почувствовала себя очень странно… как будто накануне Джим опоил меня какой-то дрянью, которая сейчас начала потихоньку выветриваться. Меня охватило хорошо знакомое мне неприятное чувство — будто мягкая кошачья лапка робко царапнула изнутри… это означало, что стыд, проснувшись в моей душе, очень скоро вонзит в меня свои когти.