То, что произошло вслед за этим, повергло Найалла в шок. Железные пальцы, державшие его за ноги, внезапно разжались. А через мгновение Тео и Отто, эти сторожевые псы, бережно подхватив Найалла с двух сторон, подняли его с земли и принялись заботливо отряхивать прилипшие к нему комочки земли и опавшие листья. Потрясенный Найалл мог только молча хлопать глазами. Приведя его одежду в порядок, охранники снова подхватили вконец ошалевшего парня под локотки и едва ли не на руках отнесли к дому — черные ворота, словно в ожидании долгожданного гостя, были уже распахнуты настежь, а из дома доносился аромат свежесваренного кофе, достаточно сильный, чтобы даже промерзший насквозь нос Найалла смог его различить.
Вскинув голову, Нед с интересом разглядывал своего гостя — но сквозь любопытство, написанное на его лице, проглядывало невольное уважение. Найалл заметил, что он подобрал брошенный нож… Только теперь держал его в руках с благоговением, в искренности которого трудно было сомневаться.
— Ну-ну, мой мальчик, признаюсь, вам удалось-таки меня удивить, — проговорил он, повернув кресло так, чтобы смотреть Найаллу в лицо. — Выходит, вам все-таки известно волшебное слово.
Кофе оказался вкусным и таким крепким, что у Найалла на мгновение закружилась голова, как после глотка спиртного. Откуда-то, словно из-под земли, возник еще один слуга — бесшумно появившись за спинкой кресла Найалла, он осторожно промокнул теплой влажной салфеткой кровоточащие ссадины на коже Найалла.
Хозяин дома уселся за рояль — старый, но еще в довольно приличном состоянии концертный Bosendorf, огромный, размером с обеденный стол. Снова зазвучала уже слышанная Найаллом композиция Кола Портера — сначала бегло, потом страстно, неистово — казалось, жизнь и силы, навсегда покинув парализованные ноги, безжизненно свешивающиеся с вращающегося стула, ушли в руки, порхавшие по клавишам с такой скоростью, что у Найалла голова шла кругом. Наконец мелодия стихла. Доиграв, чародей какое-то время сидел молча, погрузившись в свои мысли. Потом, встрепенувшись, поднял голову и слегка кивнул слуге — тот, повинуясь молчаливому приказу, выскользнул из комнаты и беззвучно прикрыл за собой стеклянные двери.
— А знаете, оказывается, иногда совсем даже неплохо побыть в чьей-то компании, — проговорил Нед, боком, точно краб, перебравшись в свое инвалидное кресло. Снова зажужжал моторчик, и кресло проворно покатилось вперед. Нед проехал две комнаты, прежде чем ошеломленный Найалл сообразил, что на это ответить.
Спохватившись, он едва ли не бегом кинулся догонять хозяина. В комнате, где поджидал гостя Нед, оказалось много фотографий в изящных серебряных рамках — скорее всего, семейные снимки. На нескольких Найалл заметил двух очень похожих друг на друга мальчишек — скорее всего, это были Нед и Джим — здоровые, веселые, полные жизни, они улыбались в объектив с надменным эгоизмом юности, как улыбаются только те, кому посчастливилось родиться с серебряной ложкой во рту. Над камином красовались клюшки для крикета и ирландского хоккея на траве. Украдкой заглянув в соседнюю комнату, Найалл увидел развешанные по стенам портреты и несколько старинных ваз в стиле эпохи Возрождения.
Он, наверное, еще долго бы озирался по сторонам, если бы не одно фото, заставившее его застыть на месте: старое; пожелтевшее от времени, небрежно задвинутое за один из кубков.
Это был моментальный снимок совсем еще юной светловолосой женщины — сидя между близнецами, она улыбалась, лица всех троих, покрытые легким загаром, разрумянились от солнца. Братья были настолько похожи, что Найалл не мог догадаться, кто из них Джим, а кто Нед, чья именно рука обнимает ее за талию с привычной небрежностью собственника, которая просто бросалась в глаза. Кожа девушки была настолько белой, что по контрасту с ней глаза ее на черно-белом фото казались чернильными пятнами. Какое-то смутное воспоминание забрезжило в мозгу Найалла. В его памяти сохранилось воспоминание только об одной-единственной женщине, такой же белокожей и невероятно сексуальной, как эта неизвестная ему девушка на снимке… Но та, о которой он сейчас невольно вспомнил, была героиней легенды.
Ее звали принцессой Эйслин. Один из двух братьев, тот самый, что превратился в волка, сначала занимался с ней любовью, а потом убил ее.
— Сюда, пожалуйста, — окликнул гостя Нед. Вздрогнув от неожиданности, Найалл послушно двинулся на его зов. Небольшая по размерам комната, в которой он оказался, судя по всему, была местом, где одинокий хозяин дома проводил большую часть времени. Здесь тоже повсюду были фотографии. Под матово поблескивающим стеклом совы, разинув клювы в беззвучном крике, казалось, смотрели в бессильной ярости на того, кто осмелился нарушить их покой. Помимо сов, были снимки огромных воронов, ястребов, каких-то еще хищных птиц — Найалл хорошенько не разобрал, каких именно, поскольку первое, что бросилось ему в глаза, — волки, множество фотографий волков, развалившихся на траве, словно позирующих фотографу. Он словно оказался в волчьем царстве. Помимо фотографий, над дверью красовалась даже настоящая волчья голова — ощерив чудовищных размеров клыки, волк скалился на Найалла сверху, разинув пасть с риском вывихнуть челюсть. Казалось, огромный зверь корчится от нестерпимой боли, воет в последней, отчаянной попытке спастись… в точности как принц Оуэн в старинной легенде. Только этому волку явно повезло куда меньше, чем принцу, поскольку его мучитель оказался сильнее или просто проворнее и успел нанести удар первым. Единственным звуком, нарушавшим повисшую в комнате тишину, было какое-то попискивание — но что это такое, Найалл не смог понять. Оно раздавалось каждые несколько секунд… Казалось, кто-то забыл повесить телефонную трубку.
— Давно ваш брат устроил здесь эту выставку? — осведомился Найалл, на всякий случай выбрав себе стул подальше от хозяина дома. Этот непонятный калека внушал ему настоящий ужас. Интересно, хватит ли у него духу дать ему отпор, если любезному хозяину внезапно вздумается отдать его на растерзание своим «волкодавам» еще до того, как он успеет высказаться, с невольной дрожью в душе подумал Найалл.
— Эту, как вы выразились, выставку устроил я, — невозмутимо поправил Нед. Откинувшись на спинку кресла, он уставился на висевшую над дверью серую голову с таким неподдельным интересом, словно видел ее впервые. — Всему, что Джим знал о животных, тоже научил его я. Я рассказывал ему об оленях и ястребах, о кроликах и лошадях. Как скакать верхом и как убивать их — все это он узнал от меня. И… Ах да, и о волках тоже, конечно. В свое время, чтобы добыть голову вот этого зверюги, что висит над дверью, нам с ним пришлось добраться чуть ли не до самого Кыргызстана. Мы окрестили его Фредди. — Нед небрежно махнул рукой в сторону огромного зверя. — Поздоровайся с этим милым молодым человеком, Фредди!
Найалла едва не вырвало при этих словах. Стиснув зубы, он боролся к подступающей к горлу тошнотой. Между тем непонятное попискивание, которое он уже слышал раньше, стало заметно громче.
— Наши с Джимом родители никогда не жили в этом доме — во всяком случае, пока был жив отец, — невозмутимо продолжал Нед, кивком указав на висевший в соседней комнате портрет в тяжелой золоченой раме. На портрете был изображен средних лет мужчина, у ног его лежал великолепный, с раскидистыми рогами олень, которого он, по-видимому, только что подстрелил. — Но после смерти отца мать решила, что в Дублине слишком душно, и мы переехали сюда… — Похоже, погрузившись в воспоминания, несчастный калека на мгновение забыл, что он не один, и перестал контролировать себя, потому что в голосе его прозвучала щемящая тоска. — Конечно, она изо всех сил старалась, чтобы это место стало для нас с ним настоящим домом — уроки верховой езды, совместные молитвы перед обедом и все такое… Ну и конечно, скажу вам честно, очень скоро все это надоело нам обоим до чертиков. Скучно, знаете ли. Потому что ничто так не манит к себе и не располагает к неумеренности, как полученное вами наследство — особенно когда оно немалое.