— Зачем ты здесь? — пищит он. — Хе, мы же тебя вышвырнули!
— Это и вправду неразумно, — бормочет Зелигман.
Новый представитель Рапторов — Глассер, если верить табличке, болтающейся на его чешуйчатой груди, довольно рослый парень с красивой коричневой шкурой — неторопливо подходит и протягивает лапу.
— Спасибо, что так здесь напортачили, приятель, — говорит он с легким австралийским акцентом. — Без обид, а?
— Не беспокойтесь, — отвечаю я.
Однако все остальные очень даже беспокоятся, вереща о том, как я злоупотребил их финансами, их доверием и авторитетом Совета в личных целях, и я не могу с ними не согласиться:
— Вы правы. Вы все на сто процентов правы.
Но никто из них и слушать ничего не желает, пока в дискуссию всем своим весом и властью не вступает Харольд. Он так сильно машет хвостом, что тот хлещет по щеке миссис Ниссенберг. Она визжит от боли, но никого, похоже, это не волнует.
— Существуют правила, дамы и господа. Правила. Мы живем по ним, и хотя отдельные индивидуумы предпочитают их игнорировать — выразительный взгляд в мою сторону, — для всех нас вместе это невозможно. Если правила гласят, что этот Раптор может присутствовать, значит, этот Раптор может присутствовать.
Опять споры, горячие дискуссии, и я поднимаю руки, прося тишины. Ничего не выходит, и я вынужден всех перекрикивать:
— Подождите! Подождите! Я не собираюсь присутствовать.
Это утихомиривает их в достаточной мере, чтобы я мог предъявить свой ультиматум:
— Я предлагаю вам сделку. Вы обладаете некоей информацией, и я бы хотел здесь находиться в момент ее оглашения. — Настороженный взгляд со стороны Харольда — он знает, о чем я толкую.
— Когда вы собираетесь перейти к этому… материалу?
— Этот пункт у нас на повестке дня… где-нибудь завтра.
И это у них называется экстренным заседанием.
— Значит, так: займитесь им сейчас — прямо сейчас, — дайте мне возможность при этом присутствовать, а затем я подписываю бумаги, и больше вы меня не увидите.
— Никогда? — вопрошают все как один.
— Исчезну, как страшный сон.
Возбужденное бормотание:
— Мы можем посвятить минуту обсуждению этого вопроса?
— Тридцать секунд, — отвечаю я. — Я немного тороплюсь.
В течение тридцати секунд эта компания не в состоянии решить, стоит ли им дышать, не говоря уж о том, чтобы рассмотреть мое предложение, однако после недолгих жестикуляций и призывов к порядку мой ультиматум принят. Харольд подходит к основанию лестницы и кричит своей верной супруге.
— Мария! — и, не дождавшись ответа, снова: — МАРИЯ!!!
— Да, Харольд, — доносится испуганный отклик.
— Пришли сюда доктора Соломона. — Харольд поворачивается, обращаясь ко всем присутствующим: — Вчера утром я получил информацию, которая, как мне кажется, способна заинтересовать Совет. Там поднимается несколько новых вопросов на старую тему, однако столь беспорядочно, что я не вполне уверен, стоит ли на нее полагаться. Пока я и сам не вникал в тонкости, но вскоре мы сообща во всем разберемся.
— О чем идет речь? — кудахчет Хандельман, но мы все предлагаем ему заткнуться.
— Прежде чем я поделюсь с вами этой информацией, позвольте сказать, что несмотря на возможные последствия услышанного, все должны соблюдать спокойствие, и тогда мы, возможно, сумеем в надлежащие сроки найти приемлемый выход из положения.
Ха! Меня давно здесь не будет, еще прежде чем они решат, в каком порядке постараются прикончить друг друга.
Харольд Джонсон, переваливаясь с лапы на лапу, словно гигантский селезень, направляется в сторону Оберста и Зелигмана. Оба дина вздрагивают и становятся спина к спине, как бы защищая территорию. Окинув Аллозавра с Игуанодоном взглядом, преисполненным отвращения, Джонсон, обойдя их, устремляется к картотеке, расположенной под трухлявым письменным столом. Я хоть и не вижу, чем он там занимается, но слышу, как щелкают многочисленные замки, открывая ему доступ к потаенным сокровищам.
Тяжелым шагом Харольд возвращается на середину комнаты, держа под мышкой толстую пачку бумаг, перетянутую разноцветными резинками. Края страниц опалены, некоторые совсем обуглились. Черные хлопья, кружась, падают на пол.
— Здесь только один процент исходного материала, — сообщает Джонсон, поднимая кипу, чтобы всем было видно. — Остальные девяносто девять процентов утеряны для нас безвозвратно. Сгорели при пожаре в ночном клубе на прошлой неделе. Владелец клуба скончался от ожогов.
— Он умер? — выпаливаю я, не в силах удержаться.
— Сегодня утром, — отвечает Джонсон. — Мне сообщили несколько часов назад.
Я испытываю странное ощущение потери; не будучи знаком с Берком лично, за несколько дней я проникся сочувствием к этому Раптору. Я узнал о его симпатиях и антипатиях, о его привязанностях, как высоконравственных, так и не слишком. Остается надеяться, что у Джейси Холден будет на кого опереться, когда до нее дойдет известие о его смерти.
— Однако эти бумаги, — и Джонсон, шурша ломкими на краях страницами, демонстративно размахивает пачкой, словно сенатор Маккарти своим черным списком, — они, в конечном итоге, важнее жизни отдельного динозавра. Они были обнаружены на дне картонного ящика, запрятанного в кладовой ночного клуба. Судя по всему, они принадлежали доктору Эмилю Валлардо, дину-генетику из Нью-Йорка. Здесь содержится информация, касающаяся его… экспериментов по скрещиванию.
Эврика! Я готов закричать. Вот почему Джудит Макбрайд категорически отрицала финансирование ночного клуба Донована — это были деньги доктора Валлардо! И все же, содержать ночной клуб на другом конце страны только для того, чтобы спрятать некие бумаги… не слишком ли это сложный способ сохранить в тайне эксперимент, уже хорошо известный Советам?
— А это, — продолжает Джонсон, выставляя на всеобщее обозрение маленький стеклянный сосуд, — было обнаружено в потайном сейфе, укрытом под половицами.
— Что это? — задирает голову миссис Ниссенберг.
— Это один из его экспериментов. Это смешанный эмбрион, — до предела понижает голос Джонсон.
Хаос.
— Мы должны исключить его из корпорации! — вопит Оберет.
— Врачей не исключают из корпорации, только адвокатов, — отзывается Зелигман.
— Мы могли бы отозвать его лицензию…
— Дети, как насчет детей?
Откинувшись на стуле, я отключаюсь от окружающего шума — разглагольствований против Валлардо и его кощунственных экспериментов, криков типа «что с нами будет», «мы все превратимся в беспородных дворняжек», воя, визга, охов и ахов по поводу уничтожения нашего рода. И несмотря на врожденное отвращение к нытью по какому бы то ни было поводу, я не могу сказать, что их осуждаю. Члены Совета, как и все прочие динозавры, встревожены. Они опасаются угрозы нашему единству, конфликта науки и природы, отсутствия четких представлений о том, что правильно, а что нет в мире, где мы вынуждены скрываться, где нравы вывернуты наизнанку, а точки зрения меняются изо дня в день.