— Пиво будешь? — спрашивает Французик, свесив в проем свою широкую физиономию, растянутую в улыбке.
— Буду, — отвечает Билли-бой, улыбаясь в ответ. В его жадном уме зародилась идея. — Щас поднимусь.
Совпадение — это когда выясняется, что твоя невеста спала с твоим братом, думает Билли, фальшиво насвистывая. Вся остальная жизнь состоит из закономерностей. Они невидимы и только кажутся случайностями, но у них есть свой ход и свое последовательное течение, как у крови.
Зачем Максим пытался с ним связаться? И много ли кораблей может одновременно находиться в одном квадрате, да так, чтобы на них могла быть плененная девица и пистолеты, с которыми последняя могла бы сбежать? Дело было на «Гдыне», вот где.
— Слышь, пиво нагревается! — зовет Французик.
— Я же сказал: щас поднимусь!
Билли-бой закрывает глаза и пытается представить себе лицо. Решительная, красивая девушка лет двадцати с небольшим, с черными глазами, которые не мигают, когда она спускает курок. Прелестница. Стальная русалка на костылях, порешившая его русского друга. И прибилась сюда, на этот остров. Значит, не случайно мы тоже причалили именно здесь, думает Билли-бой.
Французик прав, думает он, впервые принимая сплетни приятеля всерьез. Ты не просто крута, красавица. Ты божество.
Ангилья вырастает над плоскостью океана, медленно, как цветное пятно на воде. Грязно-зеленое поверх прозрачно-голубого.
Но Якоб этого не замечает. Последний час он сидит, вперившись взглядом в согнутую спину рыжего Эмерсона, который раздраженно рассекает волны, разгоняя косяки рыб, движимый, возможно, тайным желанием сбросить своего непрошеного пассажира за борт. Поэтому он вздыхает с облегчением, когда мотор замолкает и блестящий ялик тихо скользит вдоль прибрежных песков. Берег так близко, что Якоб мог бы уже спрыгнуть в воду и дойти до него пешком. Он замечает, что в красной рубашке перед ним маленькие дырочки — то ли от времени, то ли от насекомых. Эмерсон не оборачивается, но источает злость, которая висит над ним как черный нимб. Якоб берет свой спаскомплект и готовится к удару. На берегу не видно никакого движения, кроме одинокого метеозонда, определяющего, достаточно ли безопасно людям снова выходить из домов.
— Приплыли, — говорит Эмерсон, поворачиваясь, чтобы проверить левый борт, откуда гремит, будто внутри что-то разболталось. Когда он поднимает взгляд на Якоба, в его глазах нет злобы.
— И все?..
Эмерсон начинает смеяться, но осекается. Смех получается какой-то горький, безнадежный. Загорелая обветренная рука указывает на мокрый песок.
— Вылезай и вали. Давай, быстро.
Якоб выбирается на берег, все еще держась за несчастную коробку со спаскомплектом. Ему хочется броситься бежать со всех ног, но что-то в прощальной фразе Эмерсона заставляет его помедлить. На далекой прибрежной дороге виднеются машины — белые точки, блестящие на солнце.
— С тобой все будет хорошо? — спрашивает Якоб, еще держась рукой за горячую обшивку лодки. Он чувствует привкус неловкости на губах, солоноватый, разъедающий тонкую кожу на жаре. — То есть я хочу сказать…
— Аэропорт налево от пляжа. Три мили пешком или около того. Удачи.
Мотор заглушает вопрос, который Якоб так и не успевает задать: что ты делаешь на том острове? Он провожает взглядом летящие складки красной рубашки Эмерсона, пока они не исчезают на горизонте. Тогда он направляется по мокрому песку в сторону своего спасения, чувствуя, как тревожно ноет перебинтованная рука.
Ангилья, может, и выглядит как рай для путешественника с расстояния ста футов. Но вблизи она выглядит так, точно Господь на нее чихнул.
У некоторых розовых домиков не хватает окон и дверей, другие циклон слизнул с лица земли целиком. Якоб идет вдоль прибрежной линии, где остались в основном пепельно-серые фундаменты, обозначающие чьи-то бывшие владения. Он останавливается на берегу, чтобы передохнуть, и не может избавиться от отцовского голоса в голове.
Я же говорил, что мы сюда доберемся, смеется Авраам, похлопывая Якоба по плечу. Солнце, песок и все на свете. Осталось только найти женщину.
Якоб хочет ответить: у меня уже есть женщина. Он опускает взгляд на кроссовки и не может сдержаться. Он встает на одну ногу, а с другой стягивает кроссовку. Затем ставит голую ступню на раскаленный песок и снова поднимает ее, чтобы посмотреть на след. Песок остается девственно чистым. Никакой грязи. Ты обманул меня, папа, чуть не произносит он вслух, надевая кроссовку обратно.
Просто держу тебя в тонусе, отвечает Авраам, пожимает плечами и отправляется назад, на ту сторону Стикса.
Жар от асфальта пробирается сквозь резиновые подошвы Якоба. Образы улыбчивых островитян с иссиня-черной кожей — не более чем фантазии Авраама. Редкие водители, проносящиеся мимо в вонючем облаке выхлопов, даже не смотрят в его сторону. Они везут строительные материалы и людей, в одночасье лишившихся жилья. Якоб перестает голосовать, тем более что с больным локтем это почти невозможно, и отпивает из бутылки с водой, которую Штурман дал ему в дорогу. Его вновь накрывает чувство странной пустоты, как раньше, и он перестает пить. Облака исчезли из виду, оставив небо столь ослепительно ровным, что оно выглядит еще более ненастоящим, чем цвет на карте, которой он так дорожил в детстве.
Он приседает на корточки возле придорожного алтаря — простого креста, сооруженного из веток, к которому скорбящие прибили фотографию девочки. В ее жестких черных волосах — розовые заколки, и она улыбается так, как будто знает, что не доживет до шести. Якоб открывает спаскомплект и снова исследует его содержимое. Компас, зеркальце, коробок спичек. Справочник по съедобным растениям и ягодам. Нитки, иголка. Все совершенно бесполезное. Мне бы сейчас…
…денег, думает он, рывком запуская руку в нагрудный карман своей старой рубашки. Она все еще там. Его карточка «Американ экспресс». Подпись расплылась, и краску наполовину разъело, но выпуклые цифры на месте. Я еду домой, думает Якоб, вцепившись в потрепанный кусок пластика, глядя в небо, противясь шторму. Ты меня здесь не задержишь. Он видит, как солнце блестит на крохотном самолете, улетающем в слепящую даль, и ускоряет шаг. Он не замечает, как сильно у него разболелась рука, и не замечает взглядов прохожих.
Добравшись до телефонной будки, Якоб несколько секунд просто держит в руке трубку, не веря, что она настоящая. Он не может сдержать нервный смех, на который удивленно оборачивается несколько носильщиков. Зал ожидания аэропорта выглядит как провинциальный офис страховой компании: пластиковые стулья и всего пара стоек. Мимо проходят туристы в ярких рубашках, щеголяя загорелыми ногами. Якоба все это несказанно воодушевляет. Он набирает свой домашний телефон, затем номер карточки. На долю секунды прошедшие дни стираются из его памяти. Он снова с Лорой, пьет кофе в квартире, и его отец все еще жив. Затем на том конце снимают трубку.
— Это я! — выкрикивает он, не дожидаясь ответа.