— Значит, там прибежище мудрых? Нечто вроде Вышеградского кладбища в Праге?
— Не совсем. Сандуа — земля вечной жизни, край, где не стареют, не умирают и нет необходимости добывать себе на пропитание. Там не существует понятий «твое» и «мое» и ничто не оказывает губительного воздействия на людей и природу. Например, когда там распускается цветок, он никогда не увянет, даже если сорвать его с ветки. Поэтому если в Сандуа хотят обновить зелень, все сорванное и скошенное выбрасывают во внешний мир.
— И где же двери, ведущие в этот тайный город?
— Помнишь местечко под названием Баньос-де-Попейя?
— Конечно! Ребенком я часто ездил туда на экскурсии, сперва с родителями, потом, став постарше, — с друзьями.
— Так вот, одна из дверей находится там, рядом с водопадом. А помнишь место под Арройо-дель-Бехарано с чудесной рощицей из молодых тополей? В роще — другая дверь. Вообще в город ведет двадцать или тридцать дверей, но предупреждаю, Рамон: войти в них могут лишь немногие. Лучшая дверь расположена у столетнего каштана, поле у которого по весне покрывается красными маками и желтыми гулявниками.
Час был поздний, и я стал прощаться.
— Учитель, я знаю, что меня ожидает. Я спущусь в Сандуа, город мудрецов, когда вернусь в Кордову. Ты посвятил меня в одну из величайших тайн, которые когда-либо открывались человеку.
Я возвращался от Кортези как на крыльях, едва касаясь ногами неровной, омытой недавним дождиком мостовой. Небо на глазах чернело, в звездном покрывале словно открывался гигантский разрыв.
* * *
Бесконечное ожидание начинало меня тревожить. Дни шли за днями, я уже устал шагать одними и теми же маршрутами — в городскую библиотеку, в книжные лавки, в ночные бары.
В баре я познакомился с двумя удивительными людьми, которых звали Джордано и Стефано. Они были закадычными приятелями владельца маленького заведения на площади, где всегда шли интересные разговоры. Ночью с четверга на пятницу мы собирались в этом кабачке и болтали до самого утра. Стефано когда-то изучал в университете испанский язык, а теперь стал отчаянным оппозиционером; вот уже лет шесть или семь он был одержим политикой. Летом он подрабатывал официантом в разных гостиницах и ресторанчиках на берегу моря. Джордано выучился на адвоката и работал в конторе своего отца.
Когда Федерико, владелец бара, утомленный нашими бесконечными спорами, объявлял, что заведение закрывается, мы садились в машину Стефано и отправлялись в пиццерию на пляже. Там — всякий раз мы являлись за пять минут до закрытия — нам подавали ужин, и мы просиживали до девяти утра.
Виолета и Джейн обычно покидали нас в два-три часа ночи. Они весело прощались, уговаривая меня еще попрактиковаться в итальянском языке, в котором я благодаря друзьям неуклонно совершенствовался.
Моя жизнь в Фермо постепенно превратилась в рутину. Прогулки, развлечения, учеба у Кортези… Что еще? Еще каждый вечер пил чай в кондитерской Карлотты, однако девушка так и не появлялась. В конце концов, не выдержав, я спросил ее отца:
— Здесь раньше работала ваша дочь, правда?
— Она просто немножко мне помогала. А вообще-то она учится в другом городе.
— И больше сюда не приедет?
— На каникулы. Хотя это еще не решено. Дочка сейчас в Риме и говорит, что хочет там работать. Не понимаю, что с ней творится. Мы с женой собираемся как-нибудь на выходных ее навестить, раз уж ей самой никак к нам не выбраться. Сразу ясно — с ней случилось что-то нехорошее и теперь дорога в Фермо для нее закрыта. Но я не знаю, что именно произошло… Простите, синьор, я сейчас расскажу историю всей своей жизни.
— Пожалуйста, продолжайте, я буду вам благодарен. Я люблю послушать истории. И потом, ваша дочь такая красавица, что любой рассказ о ней придется мне по душе.
— Вылитая мать в молодости.
Кондитер совершенно не удивился моим словам, а я посмотрел на мать Карлотты и подумал: «Какая разрушительная штука — возраст!» Эта женщина с очень красивыми черными глазами и полными губами фигурой напоминала комок рыбьей подкормки. Кожа ее осталась гладкой и молодой, однако больше всего синьора походила на зимнюю жаровню в платье. Бедная Карлотта — так похожа на матушку!
Я тосковал по этой девушке: мы встретились всего на одну ночь, а потом она исчезла, словно Золушка с бала. Я вспоминал ее рот, шею, глаза, бедра, грудь, запах ее кожи и волос. Сама мысль о Карлотте отзывалась во мне сладкой истомой и болезненной печалью. Мне стало так тоскливо, что я покинул кафе и укрылся дома.
* * *
Ноябрь, декабрь… Дни шумно сыпались, как песчинки в исполинских солнечных часах.
Море, снег и холода пожирали эту осень-зиму в Фермо, с холмов которого открывался вид на зеленые поля в глубокой, сбегающей к морю, долине. По улицам старого прибрежного города больше не бродили ни поэты, ни музыканты. Исчезли римские боги.
Мне нравилось ходить в театр, в кино, на джазовые концерты. Город стал для меня родным.
Однажды утром Джейн разбудила меня поцелуями — ласковая, игривая, соблазнительная.
— Мы уезжаем, Рамон, уезжаем в Хорватию! Поедем на Хвар и в Макарску! Нас ждут отец и мама. Мы вместе с ними проведем Рождество и встретим Новый год.
— Послушай, Джейн, книги у тебя?
— Конечно. Они в надежном месте. Мы заберем их с собой, а для тебя я хочу снять копию, которая пригодится тебе для работы в Синтре.
— Когда?
— В Синтре все начнется в первых числах марта. Ты пробудешь там до мая, а потом мы втроем вернемся в Лондон.
— Вы будете в Синтре вместе со мной?
— Нет. Эти три месяца ты должен провести один. Мы будем ждать тебя в Лиссабоне или в другом месте, о котором договоримся, но сопровождать тебя не сможем.
Я опечалился. Мысль о временной разлуке с подругами наполнила меня огромным беспокойством. К тому же мне не очень нравится, когда мне говорят, что следует делать, а чего не следует: как будто мое будущее распланировано до миллиметра, все расчерчено, судьба моя заранее предрешена. Но я не любил жить по плану, поэтому решил все переменить, когда настанет момент. А тем временем мы отправимся в Хорватию, тут все ясно. Сегодня уже 15 декабря. Да, мои итальянские друзья будут сердиться, они ведь уже приготовились отлично провести с нами рождественскую ночь.
Я вспомнил, что договорился о встрече с Витором, и, позвонив ему, сослался на проблемы с работой, из-за которых вынужден вернуться в Кордову. Я заверил, что весной обязательно объявлюсь в Синтре, и заодно поздравил его с наступающим Рождеством. Поздравил я и Рикардо Лансу, добавив, что заметно продвинулся в изучении алхимии. Я побоялся рассказать ему о Праге или о Фермо, чтобы не возбудить подозрений. Рикардо в ответ сообщил, что берет несколько дней отпуска и отправляется в плавание по Средиземному морю.
Кортези ободрил меня и похвалил, назвав «замечательным учеником». Он был абсолютно уверен, что к маю мне удастся добыть философский камень и тогда я стану мастером, победившим смерть философом, достойным товарищем великих мудрецов-алхимиков всех времен.