Мы въехали в Нарецк. Стремительно темнело. Собирался дождь, и с реки тянуло промозглой — совсем не июльской — сыростью. Порывы ветра били, как плети, по ветвям деревьев, задушенно бились в узких улочках, полоскали флагами и рекламными транспарантами. Небо наливалось какой-то угрюмой, нездоровой, по-октябрьски массивной свинцовостью, и казалось, что вот-вот это тяжелеющее небо сорвется с невидимых нитей и, как перезревший гигантский плод, рухнет на землю и задавит город. Немногочисленные пешеходы перебегали улицы, кутаясь в плащи и курточки, и проскальзывали в арки и подворотни, чтобы скорее укрыться от назревающего обвала непогоды.
И неправда, что «у природы нет плохой погоды — каждая погода благодать». Неправда. Такая погода, какая была сейчас, не имеет права наказывать невинных людей. По крайней мере, тогда, когда так натянуты нервы, и тревога, тем более жуткая, что для нее нет пока веских оснований, стучит в жилах, в висках и кончиках пальцев, как загнанная в ловушку птица.
И спасение одно — скорость.
Угнанный мной «БМВ» вылетел на встречную полосу и, срезая поворот и не обращая внимания на возмущенные гудки, проехал вдоль чугунного забора и остановился возле входа в офис «Суффикса». Тут под тусклыми фонарями еще стояло несколько машин, среди них около трети — не с украинскими, а с российскими и иностранными, в смысле молдавскими и белорусскими, номерами.
Почти синхронно с нами, как я заметила, к зданию подъехал серый мерседесовский джип, из которого вынырнули несколько парней и решительно направились к входу в офис.
— Так, Анечка, — произнесла я, — что-то мне подсказывает, что эти ребята ну явно не из прокуратуры или ментовки. Наверное, хотя бы потому, что их машина весьма мало напоминает служебную «Волгу». Вот что. — Я порылась в сумочке и протянула Кудрявцевой свой сотовый телефон, Анин-то разбился и остался лежать на земле там, возле импровизированного лагеря горе-археологов. — Сиди тут и, если что, сразу звони вот по этому телефону. Не мне, конечно, у меня-то второго нет… но все равно, мало ли. Я, значит, пока пойду и посмотрю, в чем дело. Не нравится мне все это… не нравится.
— Я пойду с тобой, Машка, — задушенно пробормотала Аня и приподнялась в кресле.
— А вот этого не надо, дорогая! Сиди здесь тихо и сделай вид, что тебя в машине нет! Не знаю, что и кто за всем этим стоит… Но такие шуточки мне точно не нравятся!
Я выскользнула из машины и направилась к дверям офиса, в которые только что вошел последний из приехавших на серебристом джипе парней.
Именно в этот момент низко осевшая над городком Нарецком туча распоролась блеском молнии, свинцовое тело тучи вздрогнуло от боли, заворчало, громыхнуло раскатом грома — и разразилось неистовым дождем. Этот дождь даже не дал себе труда прийти, как подобает джентльмену — постучаться, войти, а уж только потом развить бурную деятельность; нет, он обрушился из развалившейся тучи по-хамски, ураганом, сплошной стеной, за несколько секунд перейдя от судорожного порыва ветра к дикому ливню.
Я ускорила свой и без того стремительный шаг и скользнула под массивный козырек «суффиксовского» офиса. Да, если бы этот дождь начался не сейчас, а, скажем, пять часов назад, тогда было бы… тогда было бы совсем другое дело. Наверное, я не поехала бы с Кудрявцевым и Сашей Ракушкиным в лагерь, а осталась бы в квартире. Не потому, что сама не захотела, а просто едва ли они проявили бы такую инициативу. Все-таки куда приятнее сидеть в уютной квартире, чем в брезентовой палатке, содрогающейся под порывами ветра и свинцовыми плетями дождя. Хотя, как говорится, на вкус и цвет товарищей нет.
Я, поколебавшись, потянула на себя ручку массивной двери, и та, к моему удивлению, легко открылась. Я прошла внутрь. Вестибюль встретил меня неожиданной тишиной. Здесь царили полумрак и покой, а удары грома и шум дождя снаружи доносились сюда только глухим буханьем и невнятным бормотанием. Впрочем, это были не все звуки.
Откуда-то сверху, балансируя на одной и той же ноте, до меня доносились голоса — точнее, их отголоски. Несомненно, говорили мужчины.
Несомненно, те самые, что приехали сюда на джипе. Я огляделась по сторонам и увидела охранника офиса. Он сидел в кресле, откинувшись на спину и, вероятно, дремал. Стало быть, это не он впустил в офис ребят из «мерса», потому как для этого следовало бы нарушить его сладкий сон, а вот этого, по всей видимости, ему делать не пришлось.
Значит, есть другой охранник. Этот… Степа. Или их несколько.
Я приблизилась к охраннику еще на два шага, вынимая из сумочки пистолет и намереваясь окликнуть нежащегося в кресле мужчину, и только тут поняла, что он вовсе не спит.
На его лбу, на который легла развесистая тень стоящей рядом в массивной кадке пальмы, виднелась темная метка пулевого пробоя.
Охранник был застрелен выстрелом в упор.
— Чер-рт возьми, а, как тасуется колода! — невнятно пробормотала я, бледнея и стискивая зубы, и тут же, повинуясь неосознанному импульсу, обернулась.
Доказано, что вторая сигнальная система, проще говоря, дар членораздельной речи, подавляет в нас все то, что осталось от первой сигнальной системы: инстинкты, неосознанные импульсы, звериная интуиция, безошибочное чутье опасности, которую хищники дикой природы чувствуют буквально каждой клеточкой тела. И необязательно — нервной клеточкой.
Мой учитель японец Акира учил меня подавлять в себе вторую сигнальную систему в минуту опасности; проще говоря, он меня учил терять дар речи, но не от парализующего организм страха, а для пробуждения первой сигнальной… возникновения пробуждения животных инстинктов и первородных импульсов. «Чувствовать опасность спинным мозгом» я научилась, возможно, не намного хуже той, чье имя стало моим вторым именем: пантеры. Это дали мне годы практики, годы опасностей и балансирования на самом краю.
Бесспорно, почти любой другой человек на моем месте не успел бы ни почувствовать, ни обернуться и был бы уложен на месте выстрелом из «ТТ» с навинченным глушителем.
Потому что именно он, «ТТ» с глушителем, мелькнул в руке выметнувшегося на меня из-за пролета ведущей наверх лестницы человека, именно он, «ТТ» с глушителем, метнулся и застыл на уровне моих глаз, чтобы в следующее мгновение изрыгнуть огненный хоботок и упругий щелчок выстрела.
Я бросилась на пол, синхронно выбрасывая вперед руку с «береттой» и надавливая на курок.
Человек беззвучно упал, «ТТ» вывалился из его руки и, мертво звякнув своей массой сразу утратившего смысл металла, упал на пол.
— Да уж, — пробормотала я, поднимаясь. — Съездила на море, называется.
Уже в следующую секунду я бросилась к лестнице мимо валявшегося в луже крови — наверно, я попала ему в шею! — моего несостоявшегося убийцы и за считаные мгновения накрутила три пролета. Там, внизу, за спиной, остался полутемный вестибюль с двумя трупами.
…И что-то еще будет дальше?
Коридор был скудно освещен. То есть он был освещен именно так, как это показывают в нехитрых американских боевиках. В коридорах именно с таким освещением удобнее всего показательно перестреливаться до последнего патрона, прячась за выступы стен, ну, а потом устраивать бег наперегонки с непременными атрибутами: демонтажем стекол, киданием цветочными горшками, ползанием по-пластунски через горы трупов и, как победный финал, торжественным выходом из здания через окно где-то этак сто двадцать восьмого этажа.