— У социопатов есть одна особенность. Хотя у них отсутствует целый ряд эмоций, в особенности чувство вины, с одной эмоцией все в порядке, и называется она «страх». Они не просто вызывают страх — они чуют его. Он ведет их по жизни. Вот теперь, когда я сказал, что вышел на след второго убийцы, признайся, Джон, почему ты испытываешь страх?
Откуда ему известно, что я испытываю? Даже мама не могла так глубоко проникать в мою душу.
— А кто бы не испугался? Предыдущий убийца чуть не прикончил меня. При появлении нового я, естественно, встревожился.
— Ты не волновался, когда мы говорили о существовании убийцы, — спокойно ответил Форман. — Ты забеспокоился, когда мы заговорили о его поимке. А еще точнее, ты забеспокоился, когда мы заговорили о том, что второй убийца прикончил первого. Ты ничего не хочешь мне сообщить?
Мой мозг стремительно перебирал варианты, ища оптимальный. Форман не мог видеть меня насквозь. Я всю жизнь учился читать чужие мысли, разбираться, что творится в душе у людей, по языку тела, потому что эмоциональной связи с ними не ощущал. Но даже я вряд ли сумел бы распознать слабый страх, возникший у опытного, лишенного эмоций социопата. А ему это удалось.
Он подстроил мне ловушку, и я чувствовал, как она захлопывается; у него не было доказательств, что я прикончил Клейтонского убийцу, но он почуял след и шел по нему, как борзая. Я не предполагал, что Форман способен меня подловить, — он казался слишком открытым, слишком откровенным. Он слил информацию прессе о двух последних телах, как только их обнаружили. Он даже сказал репортеру, что, по его мнению, жертвы имеют отношение к Клейтонскому убийце, задолго до того, как провел расследование. Проницательный человек не мог так поступить. Но вот он сидел передо мной с пистолетом, а я пытался выбраться из ловушки, в которую он так незаметно меня завлек.
Я заставил себя успокоиться. В поисках выхода я смотрел на него, а он не отрываясь смотрел на меня, держа руку на пистолете. Я не верил, что где-то он действует проницательно, а где-то — нет. Если человек проницательный, то во всем. Тогда зачем ему сообщать подробности, узнав которые убийца, вероятно, попытается скрыться?
Только если он думает, что сможет таким образом выманить меня из укрытия.
— Вы использовали трупы как наживку.
Его темные глаза сверкнули.
— Наживку?
— Вы сказали репортеру, что новые жертвы связаны со старыми, зная, что убийцу это предположение напугает и он, вероятно, проявит себя. Все ваше расследование — ловушка.
— И тебя оно явно вывело на чистую воду. Я никак не ожидал, что ты придешь прямо в мой кабинет.
— Если ваша единственная улика против меня в том, что я пришел в неудачное время, вряд ли вам удастся выиграть дело в суде.
Он приподнял дуло пистолета над столом — чуть-чуть приподнял.
— Разве я похож на человека, которому нужно доказывать что-то в суде?
— Угрожаете застрелить меня в полицейском участке?
— Нет нужды торопиться, — ледяным тоном сказал он. — Я могу прикончить тебя где угодно.
Руки у него не дрожали, глаза смотрели не мигая, лицо казалось высеченным из гранита. Я попал на совершенно незнакомую территорию — я несколько месяцев провел возле убийцы, но тот раскусил меня только в самом конце. Я всегда оставался в безопасности. То, что Форман наблюдал за мной, открыто угрожал моей жизни, кардинально меняло ситуацию. Даже если он меня не пристрелит, он убежден в моей виновности, а потому существует опасность, что я всю жизнь проведу в судах или в тюрьме.
Или в бегах. Если мне удастся выбраться живым, я могу смыться из города и никогда не возвращаться.
Но нет, он слишком близко, и у него в руках пистолет. Он владеет ситуацией, а я беспомощен. Это ощущение беспомощности вызвало у меня невероятную злость.
— Вы, вероятно, худший агент ФБР в мире. Во всем мире. Вы собираетесь отстреливать всех детей, которые приходят к вам поделиться информацией? Никакого расследования, никакого соблюдения процедур, вы даже вопросов не задаете — просто вытаскиваете пистолет, когда срабатывает ваш волшебный детектор страха, и начинаете угрожать. Отлично придумано, детектив.
Форман поднял пистолет и направил мне в лицо — ствол остановился в паре дюймов от моего носа.
— Послушай меня, малолетний псих: тут ни при чем ФБР, ни при чем серийный убийца и даже два убийцы ни при чем. Я ищу кое-что очень важное, а ты постоянно вертишься под ногами, из чего я делаю вывод, что ты знаешь больше, чем говоришь. Так что, может, прекратишь изображать из себя крутого парня и расскажешь мне все?
— Это я изображаю из себя крутого парня? Вы не забыли, что целитесь из пистолета в безоружного шестнадцатилетнего мальчишку?
— Что тебе известно?
— Известно, что мне угрожали вещи куда страшнее, чем вы. Если вы думаете, что меня может напугать агент, который пустился во все тяжкие, то…
— Ты что имеешь в виду под «вещами»? — оборвал он.
— Вещами?
— Ты сказал «вещи». Что тебе угрожали вещи куда как страшнее, чем я. Вещи, не люди?
— Вы думаете, людьми все и ограничивается? Вы хоть представляете, что еще есть в мире? Я знаю вещи, которые потрясли бы вас…
Его глаза расширись… от удивления, да, но не более того. Не от замешательства. Я думал, он посмотрит на меня как человек, который нашел под кроватью монстра, но он оставался слишком уж сдержанным. Слишком понимающим. У агента Формана было лицо человека, который ожидал найти монстра под кроватью, а нашел в стенном шкафу.
Я пытался поразить его рассказом о демоне, но агент Форман точно знал, о чем я говорю.
Я видел, что он думает: он поджал губы, глаза его быстро метались по сторонам, будто присматривая что-то. Я делал так же, когда не находил опору для ума. Неужели он и в самом деле знал о демоне? Откуда?
Он сказал, что ищет нечто очень важное, — нечто, не имеющее отношения к ФБР. Возможно, вся его жизнь прошла под прикрытием, он лишь делал вид, что ловит серийных убийц, а на самом деле тайно выслеживал демона. Или демонов — не исключено, что он охотился на них профессионально. Кем бы он ни был, он знал про демона, а по выражению его лица я понимал: он знает, что знаю и я. Что мне делать — бежать? Прикинуться дурачком? Что он теперь намерен предпринять?
Мы смотрели друг на друга, застыв на месте, и каждый едва ли не подталкивал другого сделать первый шаг. Ствол его пистолета не дрогнул. Молчание затянулось.
— Мхай? — наконец произнес он.
Это было тяжелое древнее слово, покрытое прахом веков и неизмеримой печалью. Я смотрел на него безразличным настороженным взглядом.
Его глаза еще больше потемнели, черты лица посуровели.
— Значит, он мертв, — сказал Форман.
В его словах слышался окончательный приговор, как во врачебном заключении, объявленном всему миру. Пусть в каждом уголке вселенной станет известно, что человек мертв. Он внимательно смотрел в никуда — не на меня и не на стену за моей спиной, а вдаль, словно само сущее прекратило существовать. Прошла, наверное, целая вечность, прежде чем его взгляд снова сосредоточился на мне.