Секунду Ирка молчала, потом, грохая кирзачами, пошла к двери, на пороге домработница обернулась и обиженно протянула:
– Просто вы в моде не разбираетесь. Женя сказал: мех – это супер. Уж куда лучше, чем ваша хламида в мишках, давно ее сжечь надо!
– Только попробуй, – погрозила я Ирке.
– Ну вы прям, как ребенок, – покачала зелено-оранжевой башкой домработница, – маечки с Микки-Маусом, сумочка с изображением собачки… Просто цирк.
– Лучше прими нормальный вид, – прошипела я, – и спокойно вари борщ. Кстати, помнишь, как в прошлый раз, когда Катя к родным уехала, ты в бульон вместо соли сахару насыпала? То-то вкусно было!
Ирка засопела, чихнула, потом осторожно пригладила топорщившиеся синтетические волоски эротического халата и пошла в коридор, но на пороге кухни она обернулась и ядовито заметила:
– Промежду прочим, оливье со сгущенкой тоже не фонтан! Сильно на любителя еда, чтой-то утром, на трезвую голову, никто остатками вашего салатика полакомиться не захотел.
Очевидно, на моем лице отразилось нечто нехорошее, потому что домработница не стала продолжать разговор, а быстро унеслась прочь.
– Во, язва, – подал голос из коридора Иван, – Дарь Иванна, а чего она вам про эротику говорила, я не понял вообще!
– Ты лучше в гараже беспорядок ликвидируй, – рявкнула я, потом глянула на часы и побежала в свою спальню.
Конечно, сегодня воскресенье и основная масса служивого люда хочет в выходной день спокойно поваляться под одеялом. Но Владлен Богоявленский так называемый творческий человек, поэтому обладает возможностью ежедневно дрыхнуть вволю. Наверное, он вообще раньше полудня не открывает глаз, однако сегодня ему придется расстаться с подушкой, потому что сейчас я нарушу мирный сон поэта. Конечно, очень неприлично вламываться к человеку без приглашения, нарушать его покой, но на войне, как на войне, во время боевых действий об интеллигентности приходится забыть.
Богоявленский долго не открывал дверь. Сначала я подумала, что он попросту спит, и упорно нажимала на звонок, но потом в голове закопошились всякие нехорошие предположения. Владлен уже пожилой человек, судя по иссиня-бледному лицу и бескровным губам у него явные проблемы с сердечно-сосудистой системой. Вдруг мужчине сейчас совсем плохо?
Не успела я насторожиться, как из-за двери послышалось недовольное ворчание:
– Сколько раз тебе, дуре, твердить, не беспокой меня спозаранок! Лег спать около четырех часов, работал, писал, теперь требуется восстановить силы…
Загрохотал замок, зазвякала цепочка, заскрипели петли.
– Это вы! – воскликнул Богоявленский.
– А кого вы ждали? – улыбнулась я.
– Домработницу, – растерянно ответил поэт, – вечно идиотка не в тот час является.
– Вы держите прислугу?
– Что же здесь странного? – нахохлился Богоявленский.
– Ничего, конечно. Но вы так жаловались на стесненные обстоятельства, а поломойке платить надо, причем регулярно!
Владлен моргнул сонными глазами, потом приосанился, подтянул пояс у халата и ледяным тоном осведомился:
– Чем обязан, милостивая государыня? Ваш визит нанесен не в лучшую минуту, утром посещать знакомых считается неприличным.
– А я не в гости!
– Да? – изогнул бровь Богоявленский. – Извольте объясниться, что вы имеете в виду?
– Принесла вам привет.
– От кого? – совершенно искренне удивился поэт.
– От Нины Алексеевны Никитиной, вдовы Николая Шнеера, матери убитой актрисы Людмилы Звонаревой, – спокойно ответила я, – только не вздумайте сейчас кричать: «Не знаю Никитину». Право, это глупо, вы с детства дружили с ее мужем, Николаем Шнеером.
– Так Нина переехала, – неожиданно ляпнул Владлен, – перебралась на другую квартиру. Я думал, адреса не найти!
– И поэтому охотно сообщили номер телефона ее прежних апартаментов, – натянуто улыбалась я. – Понятненько, очевидно, у поэтов плохо с логическим мышлением, да оно и ясно, рифмоплеты, как правило, витают в облаках, предпочитая жить на небесах, а не на грязной земле. Только любому человеку, передвигающемуся на ногах, а не парящему в небе, может прийти в голову очень простое соображение: Нина оставила свои координаты новым владельцам комнат. Так, знаете ли, часто делают, дабы не потерять тех знакомых, которые звонят друг другу лишь раз в году, допустим, в день рождения.
Владлен чихнул, вытащил из кармана большой платок и принялся вытирать нос, рот, подбородок, щеки, когда он добрался до шеи, мое терпение лопнуло.
– Вы врун!
Богоявленский уронил скомканный платок.
– Что?
На его лице было написано огромное негодование, я обозлилась окончательно и, бесцеремонно подвинув хозяина, вошла в прихожую.
– Вас не приглашали, – отмер поэт, – извольте покинуть помещение.
– Как бы не так, – отрезала я, сняла куртку, повесила ее на крючок и повернулась к ошарашенному хозяину. – Поговорить надо.
– Нам не о чем толковать!
– А вот тут вы ошибаетесь.
– Убирайтесь прочь.
– Только после того, как вы ответите на пару вопросов.
– Безобразие, если не уйдете, я позову милицию, – пригрозил Богоявленский.
– Отлично, начинайте!
Владлен растерялся окончательно.
– Вы не боитесь слуг закона?
– Нет, конечно. Я не сделала ничего плохого, являюсь добропорядочной гражданкой и аккуратной налогоплательщицей. А вот у вас мысль об общении с людьми в синей форме должна вызывать ужас.
– Бред, – фыркнул Богоявленский.
– Вовсе нет, вы вор!
– Вор?
– Да. Настоящий уголовник!
Владлен разинул рот, странно всхлипнул, но потом справился с собой и закричал:
– Боже, вы сумасшедшая! У кого хотите спросите, любой человек подтвердит честность Богоявленского. Деточка, отчего вы под разными предлогами врываетесь в мой дом?
Я молчала. Вдруг лицо Владлена разгладилось.