— Остановись! — приказал водителю Одинец. — Ты, Мцыри, выходи и найди нашу машину. Я тебя подожду возле универмага, тут рядом…
Карташов открыл дверцу. Улица была почти пустынна, рано темнело. После стонов, которые издавал раненый человек, он почувствовал облегчение. «Шевроле» был на месте. Сергей сел за руль, закурил, однако затяжки не спасли его от чувства полной опустошенности. Хотелось рыдать.
Развернувшись, он направился в сторону горевшего широкими витринами универмага. Одинец, словно пушинка, влетел в кабину. И они помчались в железном потоке, оставляя позади себя слепое везение и ярость судьбы.
— Ты, Серега, свои ментовские замашки брось! — беззлобно сказал Одинец. — Мы должны действовать с холодным рассудком…
— Заткнись! Не тебе меня учить. Когда я вижу беспредел, я просто зверею… А тут сработал рефлекс — все! Кто против ОМОНа, тот мой враг, а с врагами сам знаешь — не церемонятся…
— О стрельбе ты сам расскажешь Броду или…
— Расскажешь ты. Я и так потерпевший — мой ПМ был хорошо пристрелен…
— Интересно, а когда ты его успел пристрелять?
— На центральной свалке. Я его там и нашел…
— Скажи об этом прокурору, может, поверит.
Карташов отключился от разговора. Только однажды спросил — куда дальше ехать? Одинец, словно автоответчик, механическим голосом суфлировал: «Поворачивай налево, после указателя — направо и так держи пару кварталов… »
— Ты до этого стрелял на поражение? — неожиданно спросил Одинец.
И хотя Карташову не хотелось об этом вести речь, он все же ответил:
— Конечно, приходилось.
— И что ты при этом чувствовал?
— Если попадал — испытывал облегчение. В таких ситуациях все решают доли секунды.
Он вспомнил, как однажды в Риге брали одного вооруженного типа. Взломали дверь, а он убежал на балкон, откуда хотел перелезть на соседний.
Одинец курил, слушал.
— После того как кувалдой разбили дверь и объект скрылся на балконе, я оказался на линии огня… Чудом меня не изрешетил…
— Сумасшедший, что ли?
— Рецидивист, шесть судимостей, так что в каком-то смысле сумасшедший… Несколько лет куролесил по Белоруссии, затем перебрался в Даугавпилс и закончил свое кровавое турне в Риге.
— Ты помог ему осознать, какое он выдающееся говно?
— Ты спросил, что я чувствовал, когда стрелял на поражение, я тебе ответил… Когда на тебя смотрит дуло автомата или пистолета, ощущаешь себя собакой, брошенной на вокзале. А вот когда устраняешь причину столь щекочущей нервы неопределенности, наступает непередаваемый кайф. А разве у тебя не так?
Одинец включил радиоприемник. Шел концерт по заявкам. Пелись знакомые с детских и школьных лет песни, которые на них действовали расслабляюще.
— Когда ты, Мцыри, достал на стадионе пушку, я увидел в твоих глазах пионерский блеск. Ты, наверное, без ощущения опасности — труп.
— Возможно. Когда мы были заблокированы в рижской казарме и несколько дней ждали штурма со стороны только что созданного полицейского спецотряда, без конца смотрели видики. В основном американские боевики. Представь себе вооруженных до зубов молодых мужиков, день и ночь смотрящих, как убивают самым разнообразным способом. И из самых разных видов оружия. Все мы были на нервах… до последней степени наэлектризованы..
— Один к одному, такая же ситуация у нас была в Абхазии. Однажды дело чуть не дошло до стрельбы…
— Мне это тоже знакомо. Однажды Саня Пронин чистил автомат, а напротив, за тумбочкой, двое наших играли в шахматы. Пронин почистил автомат, собрал, вставил магазин и говорит им: «Признавайтесь, кто из вас хочет схлопотать пулю?» Ребята отмахнулись — мол, чего только от безделья человек не наговорит… И все! Пронин пол-обоймы всадил одному в живот, вторую половину упаковал в голову другого омоновца. Мы ни хрена не можем понять — сон не сон, кошмар не кошмар… Сбежалась вся казарма, а Саня сидит на кровати, засунув ствол в рот и идиотски хихикает. Командир всех увел и вызвал психотерапевта, но развязка наступила быстрее, чем мы предполагали. Он выстрелил оставшимися в магазине тремя патронами и мозги его мы потом полдня соскребали со стен.
— Извини, Мцыри, мы, кажется, приехали на Ткацкую. Сейчас заверни во двор и подай к крыльцу… Психи есть везде…
«Скорая» уже была там. Карташов удивился: кажется, с тех пор как он побывал здесь впервые, прошло сто лет. Одинец ушел, а он остался один. Сумеречность и одиночество скреблись в душу. От сигарет во рту бушевал полынный костер, а внизу, под ложечкой, что-то тошнотворно подсасывало.
Открылась дверь — вышли Николай с Одинцом. Оба бледные. Услышал, о чем говорят.
— Покантуйтесь еще пару часов… Можете съездить домой, принять душ. Вернетесь, отвезете протез клиенту, а потом махнете в крематорий.
Одинец сел в машину. Взглянул на часы.
— До десяти свободны, — сказал он. — Съездим домой, поиграем в нарды.
— Нет… Если тебе все равно, давай заедем в одно место. На мою бывшую хату, надо забрать кое-какое барахло.
Они купили в магазине по пакету молока, сдобных булочек и круг краковской колбасы.
Примерно, через сорок минут они подъехали к двухэтажному деревянному дому, в котором светилось только одно окно.
Обитая кусками фанеры дверь надсадно задребезжала и громко скрипнула.
— Осторожно! — предупредил Карташов. — Хибара идет на снос…
Дверь была не заперта. В нос шибанули отвратительные запахи табака, водочного перегара и немытых тел. Слабая лампочка едва освещала углы до предела запущенной кухни. Под ноги попалась колченогая табуретка и Карташов, отбросив ее ногой, направился в комнату. На тахте угадывались человеческие существа. Когда они подошли ближе, раздался невнятный, заплетающийся голос:
— Это ты, Славик?
Карташов нащупал включатель и зажег свет. Две седые головы выглядывали из-под грязного лоскутного одеяла. Пожилой мужчина поднял голову и красными заспанными глазами уставился на гостей.
— А-а, это ты, — только и сказал он.
— Это я, Иван Егорович, — Карташов присел на край тахты. — Не узнаешь? Сергей — ваш квартирант…
— Да не может быть! Мать честная, только сегодня тебя с Тамаркой вспоминали. Откуда, Сережа, свалился? — он хотел подняться, но Карташов его остановил.
— Лежи, я на минутку. Хочу взять кое-какие свои шмотки… Где-то тут ботинки и свитер.
Мужичок протер глаза.
— Там, на столе, бутылка… принеси, выпьем за встречу…
— Мы на колесах. Отдыхайте. Я свое возьму и — вперед.
— Погодь, кажись, моя старуха твои вещички того… за бутылку. Думала ты больше не вернешься… Извини, жизнь такая раздолбанная…