— По машинам, Мцыри! — горячась, выкрикнул Одинец.
«Девятку „ тряхнуло, но это уже никакого отношения к ее судьбе не имело. Видимо, кто-то со стороны второй машины бросил им под колеса ручную гранату, которая и сделала свое дело. Карташов поплыл и в ушах, как злобный рефрен, звучала фраза «Черт возьми, куда это меня понесло?“ Желто-синий туман, в котором он плыл, заложил дыхание, отчего в висках начала стучать металлическая дробь. Она была назойлива и мучительна для слуха. Затем он увидел лица Блузмана, Бурилова, чей галстук полоскался по его лицу, и лицо Бородавчатого, в глазах которого застыло изумление и вопрос…
…Когда Карташов пришел в себя, он понял, что находится в капкане: с привязанными руками и ногами он лежал на больничной кровати. Больничной — потому что он весь был опутан проводами, а к левой руке был присоединен нейлоновый катетер капельницы. По нему медленно, с полуторасекундными интервалами капала светло-коричневая жидкость.
Он повернул голову и увидел рядом другую кровать и на ней неподвижно лежащего человека. Широкие ремни в нескольких местах опоясывали его тело, голова откинута назад — это, без сомнения, был Одинец.
— Саня, — тихонько позвал он друга, но не получил ответа. Попытался осмотреться, но с каждым поворотом головы в ней возникали нестерпимая боль и звон… Он вытянул одну ногу и попытался согнуть ее, однако колющая боль едва не лишила его сознания.
Слева, за кроватью, где лежал Одинец вырисовывался светлый квадрат двери с бронзовой, с утолщенным концом ручкой. В помещении было сумеречно и прохладно. Первым побуждением было во все легкие закричать, позвать на помощь, однако Карташов, осознавая реальность происшедшего, посчитал это слабостью. Он еще раз окликнул Одинца и тот со стоном повернул к нему голову. Он лежал с закрытыми глазами и на его пшеничных ресницах дрожали накопившиеся слезинки.
Время ползло так медленно, что порой ему казалось оно вообще остановилось и весь мир замер и так будет вечно. Тоска и отчаянье засосали душу, и Карташов, чтобы хоть как-то приободриться, начал считать. Досчитал до 12 тысяч и сбился со счета.
— Саня, где твой обрез, где твои патроны?
Одинец еще на несколько градусов повернул голову в сторону Карташова.
— Одинец, просыпайся и возьми в руки гранатомет…
И действительно, Саня вдруг открыл глаза и его привязанные руки сделали натужное движение, словно хотели что-то взять… Взгляд совершенно неосмысленный и он снова закрыл глаза.
И вдруг за дверью послышались шаги. Они были твердые, и вместе с тем мерные, успокаивающие..
В бокс зашли Блузман, в зеленом халате и такого же цвета шапочке-колпаке, и тот фельдшер, с которым Карташов уже имел дело, вызволяя Одинца из этого же бокса. И чудовищно мучительная мысль завладела Карташовым — знает ли о том разговоре с фельдшером Блузман? От этого, и он это прекрасно понимал, зависели их жизни.
Блузман подошел к Одинцу и взял того за руку. Стал считать по часам пульс.
— Запишите: 64 удара, Давление: 110 на 78, вот что значит молодость…
Фельдшер открыл папку, которая была у него в руках., и начал записывать.
Когда Блузман подошел к кровати Карташова, тот притворился спящим.
— А как чувствует наш омоновец? — Карташов ощутил на запястье холодную, сырую ладонь Блузмана и великое отвращение овладело им. Он открыл глаза и сказал:
— Чувствую себя настолько прекрасно, чтобы такого, как ты, ублюдка пустить в расход…
— Вот это мне нравится. Значит, идем на поправку. Юмор рождает надежду.
— Я хочу в туалет…
— Это не проблема, — Блузман посмотрел на фельдшера. — Принесите ему судно и добавьте в капельницу героина, он много рассуждает. И долейте еще раствора, почки у ребят должны быть чистыми, как у младенцев.
Когда они вышли, Карташов еще раз позвал Одинца. И тот наконец отреагировал. Вяло, словно с большого похмелья…
— Мцыри, я все слышал. Нам промывают почки… готовят к пересадке… потом все, что от нас останется, отвезут в крематорий. — Одинец отвернулся и Карташову показалось, что он плачет. Но когда Саня заговорил снова, голос был по-прежнему хоть и слабый, но уверенный, с нотками раздражения. — Почему ты мне помешал в ту ночь застрелить эту сволочь?
— Еще не вечер, Саня… Мне сейчас больше жизни нужно переговорить с Бродом…
— Объясниться в любви?
Ответа не последовало, в комнату вошел фельдшер со стеклянной, до половины заполненной водой, «уткой». Он не глядя на Карташова, подошел к нему и изготовился засунуть под одеяло «утку».
— Оставь это себе, — тихо сказал Карташов, — и лучше скажи — когда нас повезут на операционный стол?
Фельдшер молчал. Он держал обеими руками судно и нерешительно мялся. Румянец, выступивший на его щеках, мгновенно сменился болезненной бледностью. Что-то в нем происходило и Карташов не хотел упускать своего шанса.
— Слышь, парень, по-моему, в прошлый раз мы с тобой неплохо поладили. Верно? Хотя я мог бы тебя там же в подвале оставить в виде холодного трупа… Так наберись смелости и ответь — когда?
— Когда сделают все анализы. У тебя заберут обе почки, а у этого… — фельдшер головой указал в сторону Одинца, — сердце и печень. Он очень подходит, у него отличная клиника…
— Ну спасибо за доверие, — прошипел Одинец. — Век такой доброты не забуду.
— Стоп, Саня! — остановил друга Карташов. И к фельдшеру: — скажи, только не спеши с ответом… Что ты для нас можешь сделать? Не за просто так, конечно, за приличные бабки…
— Вряд ли вам стоит на меня рассчитывать. После побега твоего товарища, в клинике усилили охрану. На окнах решетки, на всех выходах по два автоматчика. Вас слишком хорошо сторговали, чтобы упустить таких доноров…
Карташов пошевелил затекшей рукой.
— Ну хорошо, ты бессилен, вернее, боишься за свою шкуру, но одно ты можешь без всякого риска сделать… У тебя из кармана торчит мобильник и я прошу тебя только об одном… — Карташов нервничал и потому говорил с одышкой. — Набери номер, который я тебе назову, и поднеси трубку к моему уху. Только за одно это ты потом получишь пару тысяч долларов… За пустяк, который тебе ничем не угрожает.
Фельдшера как будто разбил столбняк. Он мялся, и возможно, на что-нибудь решился, если бы в бокс не зашел человек с какими-то приборами. Это был молодой паренек, с только что пробивающимися усиками, и чистыми большими глазами.
— Геннадий Владимирович, — обратился паренек к фельдшеру, — вы поможете мне ввести больным в мочевой пузырь висмут.
Фельдшер положил в изножье кровати, на которой лежал Карташов, утку и приготовился к процедуре.
— Придется, хлопцы, немного потерпеть, это не совсем приятная процедура.
С Карташова сняли удерживающий ремень, который проходил по бедрам и задрали угол одеяла. Он был без нижнего белья и сразу же почувствовал смену температур. Парень с чистыми глазами взял в руки пенис Карташова — пальцы его были холодные, словно только что вынутые из холодильника — Карташов заскрежетал зубами и хотел вывернуть, но фельдшер навалился ему на грудь всей массой. Сергей почувствовал запах недорогого одеколона и недорогих сигарет. Подбородок фельдшера касался щеки Сергея. А в это время ему в мочеиспускательный канал начали засовывать катетер, чтобы затем ввести в мочевой пузырь какую-то заразу. Карташов заорал и послал в пространство все, что знал о матерщине. И каково же его было удивление, когда до его слуха донесся шепот фельдшера: «Я сегодня ночью дежурю, потерпи… » И эти слова, словно ампула обезболивающего, запущенного в вену, сняла с его живота и паха боль, и ему захотелось расцеловать этого неуклюжего, навалившегося на него медведем фельдшера.