Будучи добродушным, я бегу к нему, чтобы освободить его от головного убора.
Вы бы видели его харю: она стала какой-то говнистой.
Вы скажете, что я лью дерьмо на мельницу тех, кто меня и так уже обвиняет в непристойности, но я стараюсь быть точным! Если у вас такое ремесло, нужно всё выкладывать на дневной свет, друзья мои: розы и навозную жижу. У него её полные легкие. Он икает, не переставая. Волосы покрыты нечистотами, они попали в глаза, свисают с бровей, втягиваются носом. Ничего другого для него уже не существует.
Сквозь эту клоаку и зловоние он видит, как сардонически светится рожа Берю. У жлоба новый припадок. Он хватает клетку для птиц, полностью из кованого железа и полную канареек. Овощерезка, которую могли изготовить только в старые добрые времена китайские палачи с кривыми мечами, и врумз! Клетка входит в контакт с черепом Бугая. Ломается. Канарейки, пользуясь случаем, улетают из этой беспокойной тюрьмы. Мадам Пино зовёт их сквозь плач. У этих птичек человеческие имена! Они для четы Пино всё равно что дети.
Кованое железо, говорю вам! Мой дружок в ауте. Он лежит, скрестив руки, в огромной луже вина. Он не шевелится. Водила объявляет, что он его сейчас закопает, размозжит ему голову, разорвёт на части, откусит ему яйца, сделает нечто особенное и неизлечимое. Вот только он забыл про тылы. Когда ты идёшь на льва, не забывай, что самка может находиться где-то рядом!
С душераздирающим криком Берта бросается на него. Она знает мужчин снизу-доверху. Знает все их слабые места и все болевые точки. Пять кровавых царапин бороздят лицо шоферюги. Он сопротивляется. Тогда матрона без стыда протягивает руку к одному месту в южном полушарии парня и делает зверское вращательное движение, от которого упомянутое лицо сильно жалуется. Он падает на колени. Но она не успокаивается. Схватив клетку, она запускает ею в хрюсло водителя, который уже ничего не водит и ничего не видит. Он тоже в ауте! Рот открыт в хрипе. Но хрип идёт с сильным бульканьем в связи с тем, что вино, вытекающее из пробитой цистерны, льётся ему прямо на лицо. Он глотает с такой скоростью, на которую только способен. Снова удушье, от которого я его спасаю.
Двойной нокаут обоих драчунов вносит некоторое успокоение в этот уголок планеты. В это самое время и появляются два полицейских мотоциклиста с недовольным видом.
Кто-то направляется им навстречу и показывает удостоверение: Старик! Мотоциклисты вытягиваются по струнке.
— Господа, — говорит Босс, — я всё видел. Во всём виноват этот тип. К тому же он совершил рукоприкладство в отношении офицера полиции! Арестуйте его. Анализ крови, разумеется, потому что он полон вина! Лишить водительских прав, разумеется. Я хочу, чтобы пострадавший офицер полиции Пино, здесь присутствующий, получил полное возмещение. Надо полагать, вы очистите дорогу и распорядитесь, чтобы автомобиль и повреждённый фургон поставили в гараж в Каннах. У нас очень срочное дело, и мы потеряли много времени из-за этого субъекта.
— Слушаемся, господин директор! — отвечает старший, записывая что-то в блокнот.
Он наклоняется к Старику:
— Вы не против, если в полицейском участке мы ему…
И голос переходит в шёпот. Старик пожимает плечами.
— Мой друг, — говорит он, — действуйте по вдохновению. Всё, что вы сделаете, будет на пользу. Назовите своё имя, чтобы я мог замолвить о вас слово в высших кругах.
Мотоциклист краснеет во всех местах; даже его униформа из чёрной кожи принимает рыжий оттенок.
— Вэнсан Триметркуб, господин директор!
— Запишите, дорогой Сан-Антонио, — говорит мне Старик. — Когда встречаешь элитных полицейских, не следует о них забывать.
И он поворачивается к Пино.
— Дорогие мои, — говорит он, — раз уж Провидение послало меня к вам, попытайтесь отыскать свои чемоданы и садитесь в мою машину.
Всё ещё не оправившись от волнения, бедная парочка кое-как извлекает мятые чемоданы и идёт за нами. Берю также идёт за нами, прихрамывая. Одна рука на шее Берты, другая на месье Феликса. Напевает марш матрасников, ибо он набрался винишка. Мари-Мари идёт впереди, играя в классики с колпаком от колеса.
— Надо же такому случиться! — причитает Пино. — Надо же! Новый фургон! Все наши сбережения! Наш капитал! Наше пристанище, можно сказать. Где мы теперь будем проводить свои последние дни?
— Да полноте, полноте, — теряет терпение Дир. — У этих водителей солидные страховки, и я добьюсь для вас полного возмещения.
— Но, — лепечет Древность, вне себя, — но…
— Что такое, Пино?
— Водитель… Он тут ни при чём! Я сам во всём виноват, господин Директор. Представьте, когда я его обгонял, перед моей машиной вдруг выскочила Мари-Мари, она хотела нас остановить. Я затормозил, чтобы не сбить её, и грузовик врезался в меня, он ничего не мог сделать! Ни-че-го, господин директор! Этот бедняга…
Папа выпускает ртом звук раздражения.
— Умоляю вас, Пино! — говорит он сквозь зубы. — Не валите вину на невинную девочку, чтобы снять весь груз ответственности с шоферюги! Мы все, здесь присутствующие, будем свидетелями этого нелепого происшествия. Вы здесь ни при чём, и точка!
— Тебе же говорят, что это не твоя вина, — шепчет елейным голосом преподобная мадам Пино.
Почти уверившись, Тщедушный идёт на сделку с совестью…
— Ну что ж, раз уж вы были свидетелями…
Старик улыбается своим мыслям.
— Я не сказал, что мы были свидетелями, я сказал, что мы ими будем!
Но Пино слишком расстроен, чтобы оценить прелесть этого нюанса.
— Во всяком случае, — бросает он своей половине, — наш отпуск теперь уже закончился!
Старик берёт его за руку.
— Нет, дорогой Пино, — говорит он, — наоборот, он только начинается!
В духоте мягкой обивки небольшого салона в стиле гостиничного Людовика Пятнадцатого мы держим совет перед завтрашним отплытием.
Присутствуют: Старик, Сам, Берю, Пинюш и господин Феликс, чья глубокая культура и рассудительность произвели на нашего Биг Чифа неизгладимое впечатление. С другой стороны, педагогические способности человека-хобота как нельзя лучше подходят для того, чтобы оказать содействие коллективу сыщиков, которые отныне должны стать глазами и ушами. Нужно, в самом деле, знать все тонкости детской психологии, чтобы быть хорошим полицейским, ибо если мужчины — взрослые дети, то преступники — это трудные взрослые дети.
Я сделал им изумительно краткое резюме всех несчастий, постигших компанию «Паксиф». Поведал о каждом таинственном исчезновении со всеми подробностями, которые мне известны, о пропавших и об обстоятельствах их пропажи.
Наступает молчание, отягощённое думами. Эти господа осмысливают мои откровения, словно любители кроссвордов, ломающие голову над каким-то слишком трудным словом.