Он взмок, он приложил столько усилий. У него дрожит рука, глаза вылезают из орбит позади его иллюминаторов. Его толстый нос свирепо втягивает воздух.
Я машинально беру сигару. И сразу же чувствую себя дирижёром с этой штуковиной в руке. Видя моё замешательство, Абей вырывает у меня из рук гавану, откусывает, посасывает, зажигает, возвращает мне уже мокрую на конце.
— Попробуйте и скажите, похоже ли это на дерьмо?
Изумительный персонаж. Какое искусство убеждать! Ловко он сделал эту маленькую паузу в разговоре, чтобы дать мне возможность наметить вираж, облегчить моё обращение в его веру.
Мой высокочтимый патрон покашливает в ладонь.
— Я уверен, что мадам ваша мать получила бы удовольствие, если бы провела пару недель на борту. Что касается меня, малыш, мне было бы любопытно заняться этим делом с вами вместе. Вас не вдохновляет, если мы займемся расследованием вдвоем?
Я делаю затяжку. Приятно, тепло, не слишком крепко.
In petto я думаю, что зря так упираюсь. Этот круиз под солнцем, с остановками в престижных местах доставил бы удовольствие маман. К тому же я чувствую, что моя старушка немного разочарована Берегом. Она редко выходит из дому и живёт в нём той же жизнью, что и у себя в Сен-Клу, с той разницей, что здесь ей не так уютно, и в этих меблированных комнатах всё ей кажется варварским, от мебели до кухонной посуды.
— Я поговорю со своей матерью, господа.
— У вас есть её телефон? — спрашивает Старик.
— Да, но…
— Давайте, я сам с ней поговорю, мне будет приятно узнать, как она поживает, вы знаете, мне очень симпатична эта милая женщина.
Капкан сжимается всё сильнее. Я затянут до самого эпицентра, мои милые.
— Вот-вот, поговорите с этой дамой, мой дорогой! — подталкивает Абей, который даже не скрывает радости.
Представляю, как будет ошарашена моя Фелиси. Старик ей предлагает круиз! Разве она сможет отказаться? Предательский приём! Гнусность! Да что там — подлость!
— Нет, господин директор, лучше я…
— Какой, вы говорите, номер? — обрывает этот старый прохвост.
Я не говорил. Но говорю. Самым жалким образом.
Старик поднимается и идет к телефону. Неожиданное появление Камиллы его парализует.
— О! Вот вы где! Слушайте, мальчики, вы что, учились хорошим манерам на площади Мобер, или что? Бросить честную девушку на террасе, где полно наглых иностранцев, это называется покушением на целомудрие.
Она решительно падает в клубное кресло, при этом задирает подол платья так высоко, что уже никто не может оставаться в неведении относительно её милых белых трусиков в цветочек.
Господин Абей трёт свои фары, вспотевшие от увиденного, словно иллюминаторы капсулы «Аполлона», он хочет воспользоваться своими зрительными способностями, пока вновь прибывшая не успела закинуть ногу на ногу и закрыть занавес в зале торжеств.
Пахан побледнел.
— Мой дорогой Оскар, представляю вам э-э… свою… э-э… племянницу Камиллу!
— Очень приятно! — ревёт судовладелец со всей искренностью.
Он делает поклон, что даёт ему возможность направить перископ в то место, которое обычно находится в тени.
Девица небрежно протягивает ему руку.
— Это вы забрали дядюшку и Сан-Антонио?
— И я покорно прошу вас простить меня, — щебечет очкастый. — Я не знал, что… э-э… у вашего дяди есть… э-э… племянница!
— В таком возрасте было бы несчастьем, если бы у него её не было, — бросает она сердито. — Он мне даже прадядюшка со стороны жены, не так ли, цыпа?
Пахан принимает решение сходить позвонить.
Оскар сразу же изгибается, чтобы оставаться на линии наилучшего обзора. Надо видеть, как он ёрзает на краю канапе, отодвигается, чтобы не потерять перспективу общего вида. Через две минуты он будет на полу, там лучше видно. Попросит принести лорнет, сэндвичи и пиво.
— Вы занимаетесь тем же, что и дядюшка? — спрашивает Камилла, зная, что подающая надежды артистка не должна пренебрегать ничем и никем, если хочет добиться успеха.
— Не совсем, — улыбается Абей.
И он рассказывает о своей функции в этом мире, где господствуют океаны, о своей роли в компании «Паксиф».
Заметив мой многозначительный взгляд, он обходит молчанием свои морские несчастья и продолжает:
— Ваш дядя любезно согласился участвовать в нашем летнем круизе, который начинается послезавтра. Если вы соблаговолите также примкнуть к нам, я был бы только счастлив.
Камилла не относится к тем, кого можно ослепить рекламным проспектом. Она хмурит бровь, прикидывает, насколько можно верить этому приглашению и какую выгоду можно из этого извлечь.
— Наш дорогой Сан-Антонио, здесь присутствующий, будет там тоже, — продолжает Абей, — и я добавлю, что я сам намерен подняться на борт нашего суперлайнера «Мердалор», самого современного корабля французского флота: кондиционированный воздух, стабилизаторы бортовой качки, все каюты с ванной, два бассейна, площадка для гольфа, изысканный стол…
Он озвучивает содержание проспекта своей компании, не отрывая взгляда от славного белого треугольника, который для него важнее всех вымпелов, когда-либо развевавшихся на мачтах его кораблей.
Малышка поворачивается ко мне и выдаёт неопределённую, но многообещающую улыбку.
— О, вы тоже едете? — шепчет она.
— Ну да, — вздыхаю я, — перед капризами вашего дядюшки трудно устоять.
Она кивает.
— Это правда, — соглашается Камилла, — перед ним трудно устоять, так что я еду тоже.
От радости Абей падает на толстый ковёр восточной работы. Его очки слетают, и он пускается в поиски на четвереньках, при этом нос ищет на высоте коленей Камиллы.
Появляется Старик, весёлый как деревенская ярмарка.
— Всё отлично, — говорит он, — ваша матушка согласна, скажу больше, она даже счастлива.
Я жалую его ядовитой улыбкой:
— Браво, господин директор! Я не сомневался в ваших ораторских способностях. Позвольте сообщить вам, что всё складывается даже лучше, чем вы думали. Мадемуазель ваша племянница тоже согласилась принять приглашение. То есть она тоже отправляется в путешествие.
Лицо Босса становится таким же серым, как бретонское утро. Он едва не давится. Его кадык бегает вверх-вниз. Он падает в кресло как спиленный дуб.
— Ах, вот как, хорошо, очень хорошо, — бормочет он. — Я тронут…
Да, уж он тронут! Поражён в самое сердце! Ах, эта сдерживаемая гримаса! Ах, эта скрытая язва! Ах, эта улыбка, полная злости! Ах, этот убийственный огонёк, стыдливо прикрытый длинными ресницами, единственным, что осталось от волосяного покрова Старика.