Ещё ни одна женщина после Жанны д'Арк так не обомлела от признания, как мадам Пинюшет.
Она посмотрела на Берюрона, покраснела, отвела глаза и вздохнула. Для сюрприза это был ещё тот сюрприз! К тому же очень приятный, потому что госпожа Пинюшет всегда находила Берюрона в своем вкусе. Он был большим, сильным, с плутоватыми глазами и влажными губами. И потом ей льстило его социальное положение. Часто женщину соблазняют какие-то побочные обстоятельства. Это объясняет тот факт, что многие старые хрычи удачливы в любви. Она завидовала Аделине, красота которой была для неё как бельмо в глазу, и мысль о том, что она наставит ей рога, нисколько не преуменьшала удовольствия. И всё же мадам Пинюшет принадлежала к той породе честных женщин, которые не держат орехи в воде, чтобы нагнать веса при продаже.
Она испустила ещё с полдюжины вздохов и прошептала:
— Господин Берюрон, сон, который прислал мой покойный муж, в самом деле необычный. Что правда, то правда, моральное и физическое одиночество — это тяжкое испытание для молодой женщины, которая всегда была неравнодушна к усладам алькова. Вот только…
Вознамерившись толкнуть кием и уже свыкнувшись с этой мыслью, Берюрон сдвинул брови.
— …Вот только, — продолжила она, — я должна вам сказать, что по его вине я больна ужасной болезнью, от которой он и умер.
— Я знаю, — прошептал Берюрон.
Взгляд его собеседницы погрузился в его глаза.
— И тем не менее вы готовы выполнить возложенную на вас миссию?
— Я готов! — не дрогнув, сказал Берюрон, моля Бога о том, чтобы «интендантская служба» не подвела.
— Долг обязывает меня рассказать вам, как умирал Пинюшет. У него больше не осталось того, что вы знаете, эта вещь убывала по кусочкам, как яблоко, которое вы грызёте…
Берюрон покрылся испариной. Картина наводила ужас.
— Разумеется, — добавила она, — зубы у него выпали первыми. Волосы оставались в руке, его трясло, он…
— Довольно, довольно, кумушка, — пробормотал Берюрон. — Я уже всё слышал о неаполитанской болезни. — Он улыбнулся своим мыслям. — Но для меня это не имеет значения. И если я вас устраиваю, чтобы разогреть ваши чувства, что ж, клянусь святым Элоем, покровителем ювелиров, я ваш!
И он им стал.
По возвращении в лавку Берюрона вдруг охватило волнение. Не то чтобы он усомнился в результатах содеянного, наоборот, он укрепил свои надежды, а просто госпожа Пинюшет показала себя слишком усердной в деле, после чего он передвигался на полусогнутых.
«Чёрт меня возьми, если после такого выступления я смогу облагодетельствовать Аделину», — думал он.
Но когда он пришёл домой и увидел свою супругу разодетой как королева, и (уже) с ароматами по всему телу и с красиво уложенными волосами, его страхи улетучились.
Никогда ещё Аделина не была такой соблазнительной. Ах, эта свинья, Франциск Первый, ему не придётся скучать. Не без гордости он подумал, что его жена была достойна королевского ложа. Он сообщил ей о своём желании, но Аделина, обычно такая податливая, вдруг воспротивилась.
— Мой друг, — сказала она, — смотрите, как я прибралась, вы же помнёте мой наряд.
Берюрон ответил едко, что его это не е…
— Я пока ещё муж! — заявил он. — И я имею право овладеть своей женой, когда мне заблагорассудится, не так ли?
Хотя Аделина и готова была отдаться королю, она это делала не по своей воле, и в душе у неё было чувство вины. Момент был не самый удобный, чтобы досаждать своему законному мужу, который стал жертвой столь ужасного происшествия.
Чувство долга должно быть превыше всего остального в сердце честной супруги, тем более что она вот-вот ляжет в постель с другим мужчиной. И она отдалась.
В этот день Берюрон был в ударе.
Быть может, из-за нервов?
Он отдал прекрасной Аделине не меньше, чем вдове Пинюшет. Его рвение можно было сравнить с рвением греческого бегуна, который нёс факел славы от священного места к (не менее священной) урне!
* * *
Франциск Первый был очень доволен своей новой любовницей, которой он оказал честь несколько раз за ночь и, к тому же, несколько ночей подряд.
Он дал Аделине прозвище Прекрасная Берюрьера и подтвердил свою привязанность тысячей подарков.
Что касается подарков, Прекрасная Берюрьера сделала королю всего один. Но весьма увесистый, ибо он умер от него на следующий же год.
Так совершилось, весьма галантным образом, самое изощрённое убийство короля в истории.
(Текст, приписываемый мэтру Франсуа Рабле)
Бабуля Скатолович появляется с криками мышки, которая умеет произносить раскатистые «р».
Она желает знать причину этого скопления народа в левом крыле салона. Анна объясняет ей, что в этой атмосфере костюмированного бала прославленный Сан-Антонио даёт курс Истории Франции. Старушка отвечает, что это пр-р-рекрасная мысль и она тоже хочет при этом пр-р-рисутствовать.
Ей дают кресло в стиле Людовика Тринадцатого, в духе Вольтера и в обшивке Наполеона Третьего. Музыканты, в огорчении оттого, что площадка опустела, начинают возбухать на своей эстраде и поговаривают о том, что пора объявить забастовку. Они пытаются подогреть зал, начав играть твист, но он не производит эффекта. Тогда они решаются на последнее, самое-самое: на «Марсельезу». Опять облом! «Марсельеза» в наши дни без её официального исполнителя уже ни о чём не говорит. «Малышка из Тонкина» или «Она из меня делает поэта» вызвали бы большее оживление. Некоторые исполнители настолько сильно отмечают произведение, что в чужом исполнении оно уже не звучит.
— Я очень плохо знаю истор-р-р-рию нашей дор-р-р-р-рогой Фр-р-р-р-ранции, — говорит бабушка Анны. — Пр-р-росветите меня, мой дор-р-рогой!
С присущей ему любезностью, Берю вводит её в курс дела.
— Он мне рассказал про Франциска Первого и сейчас начнёт главу про его сына, который женился на Катрин де Медичи! Скучно не будет, не так ли? Я что-то слышал про эту бабу, у меня от неё дрожь в ректоре [116] .
Ископаемая старушенция начинает суетиться.
— Я тоже о ней слышала. Отлично. Я слушаю.
Девушки садятся в круг на ковре Тегеран.
Прыщавые устраиваются вокруг них верхом на стульях. Картина ещё та, сынки мои: для будущих поколений. Ваш любимый Сан-Антонио выступает перед этой толпой в костюмах прошлой эпохи! Такое бывает не часто, согласитесь!