Тем временем принесли скамейки, на краю плаца замаячила разбитая рожа Модаева. Он нес свои побои как герой, получивший их боях за Родину. Рассказывали, как некоторые сволочи побои, полученные в результате местных драк, выдавали за боевые и получали какие-то награды за это.
Сережа, судя по последним месяцам его жизни, способен на любую подлость. Глубока же ты, бездна человеческого падения!
— Похоже, что именно он будет командовать нашей экзекуцией, — пробормотал Виктор и сплюнул на землю.
— М-да. Влипли.
— Орать будем?
— А ты что, героя будешь из себя строить?
— Смотря как бить будут. Сигарета есть?
Мы закурили, впервые в жизни мы курили на плацу. Плевать на все эти условности. Когда выводили на расстрел, мы уже, в принципе, простились с жизнью, а теперь был иной расклад. Обидно! От этих побоев можно и помереть, а можно на всю жизнь остаться инвалидом… Ох, и достала меня эта песенка "Гуд бай, Америка!"
Сделав пару затяжек, я щелчком отправил окурок в кусты.
— Туши, Витька. Плац — священное место. Этому меня в училище в первый же день научили.
— Меня тоже научили. Толку-то!
Модаев вышел на середину плаца.
— Батальону построиться в каре! — проорал он.
— Интересно, а они вообще знают, что такое "каре"? — спросил я?
— Сейчас посмотрим. А тебе не все равно?
— Хочется посмотреть, как они будут строиться в каре.
— Это может стать последним, что увидишь в жизни.
— Зато повеселюсь от души.
— А потом они.
— Каждому свое. Каждый развлекается, как может!
— А ты оптимист!
На плацу тем временем творился цирк. Батальон действительно не знал, что такое каре. Не научил их этому начальник штаба.
Витя решил рискнуть. Он сделал шаг вперед и заорал во всю силу своих легких, перекрывая шум батальона:
— Батальон! Слушай мою команду! — выдержал двухсекундную паузу и продолжил: — Просто построиться! Живо! Становись! — рявкнул он.
Я понял, что он хотел сделать. Хоть и ополченцы, но они знали уже, что такое команды, и начали строиться. Сейчас главное не упустить инициативу!
— Отставить! — завизжал Модаев.
Хорошо же мы ему морду разворотили! И он лишь мог шипеть и сипеть. Батальон уже начал строиться по Витькиной команде, и предателя никто не слышал!
Когда роты более-менее построились, Витя дал команду:
— Первая рота — правое плечо вперед, третья рота — левое плечо вперед, шагом а-арш! — исполнительную команду Витька проорал что было мочи.
И батальон пошел!
— Эх, жаль, что нельзя им скомандовать, чтобы они расстреляли Модаева, — сказал я Вите. — Молодец! А теперь они нас будут пороть!
— Но уже не так жестоко, надеюсь, как хотели раньше.
— Через несколько минут посмотрим. Каждому свое!
Модаев тоже начал орать, но у него это плохо получалось:
— Я здесь командую! Меня слушать, не эту арестантскую шваль!
— Ты, сука, полегче насчет швали! — предупредил я его.
Нет, ну как все же устроена человеческая психика! Во время захвата нас на КП дивизиона я знал, как ломать шею, даже мысленно попробовал на одном из бандитов. Я был готов к этому! А когда был реальный шанс сломать шею этому недоноску, увы, даже в голову не пришло! А жаль! Жаль! Видать, бог хранит его. А за что? Зачем?
Тем временем вынесли скамейки, принесли короткие веревки.
— Ну все, финиш! — сказал Витя.
— Приплыли тапочки к дивану. Меня последний раз отец бил. Лет в девять, я тогда с пацанами курить пробовал.
— Видать плохо бил, раз ты курить все-таки начал.
— Сейчас исправят положение.
— Куртки снять! — просипел Модаев.
— Тьфу ты, сука! — я сплюнул от досады. — Носит же земля таких уродов!
Мы сняли куртки и медленно, тщательно их сложили по-военному. Тянули время до последнего. К Модаеву подошел мулла. Ну да, отсюда лучше видно, как нас будут пороть!
Мы подошли к скамейкам. Обычные солдатские скамейки, что стоят в каждой солдатской столовой, на них сразу умещается 4–5 человек. Я лег на свою, Витя на свою. Ладно хоть две принесли сразу, а то смотреть на мучения первого, зная, что тебя ждет тоже самое чуть погодя — это страшно. И за это вам отдельное спасибо.
Нам связали руки обычной бельевой веревкой под скамейкой, я напрягся, Господи, прости, помоги!
И понеслось! Первый удар обжег меня наискосок. Но оказался не таким сильным, как я ожидал. Батальон хором считал. Удары сыпались часто, было больно, я чувствовал, как по спине побежала кровь. Сердце рвалось из груди. Бля! Только не по сломанному ребру! А-а-а-а! В глазах уже темно, кровь рвет череп на куски. А-а-а! Видит бог, я не хотел орать, я держался четыре удара, терпел, кусал губы, но после пятого закричал. Корчился и кричал. Меня держали за ноги, чтобы я не соскользнул со скамейки.
Рядом ужом извивался Витька. Он отчаянно матерился, маты смешивались с криками боли. Смотреть на то, как Витя пытался вырваться из пут, уйти от удара, было страшно. Его лицо было красным от напряжения, по лицу струился пот, на шее, руках вздулись вены. И все, больше я ничего не помню. Сознание ушло быстро, мгновенно. Раньше, в подвале школы, оно уходило медленно, постепенно, а здесь, сейчас, просто вырубило и все.
— 35-
Очнулся я от боли и холода. Как был, без куртки, лежал на бетонном полу, — это я понял, ощупав его в темноте. Кто-то или что-то копошилось рядом.
— Кто здесь? — окликнул я темноту.
— Очнулся, Олег? — Витин голос.
— Ты тоже здесь. Давно мы здесь?
— Не знаю, отрубился еще на плацу, последнее, что видел, так это твою рожу.
— А я твою.
— Ну как, понравилось?
— Ты не девочка, чтобы нравиться.
— И что дальше?
— Посмотрим.
— Ты одет?
— Нет. А ты?
— Куртки здесь лежат. Я свою не стал надевать. Попробовал, но смог.
— Больно?
— Попробуй. Узнаешь.
Я пополз на звук его голоса. Поздоровались. Каждое движение отдавалось жуткой болью во всем теле. Нащупал куртку. Попытался надеть, больно, очень больно. При малейшем прикосновении тело выгибало дугой, в глазах плыли красные круги. Пришлось просто накинуть ее на плечи. Холодно и больно, надо искать компромисс.
В боковом кармане куртки нащупал сигареты и спички, вытащил, угостил Виктора, зажег спичку, прикурили, потом при помощи спичек стали осматривать друг друга и разглядывать помещение, в которое нас кинули.