Само положение дома, его развернутость к берегу и морю определялись не только эстетическими пристрастиями владельца. С высоты мостика открывался круговой обзор, что позволяло вести наблюдение за всеми подходами. Прямо перед ним лежала неглубокая лагуна, окруженная молчаливыми часовыми, коралловыми рифами, которые разорвали бы днище любого суденышка, незнакомого с местным фарватером. С тыла к дому подступало солончаковое болото, напоминающая желатин топь, способная поглотить даже забредшую по неосторожности игуану. Слева берег заканчивался непроходимыми мангровыми зарослями, справа на добрых три мили растянулась полумесяцем песчаная отмель.

Именно это, последнее, направление требовало особого внимания, поскольку предлагало единственный практически осуществимый подход к дому. И пусть выбравшему этот маршрут пришлось бы пробиваться через колючие кусты и идти по острым камням, что лишало такое путешествие всяких прелестей, Джейсон считал за лучшее предвидеть любую возможность.

Джейсона не удивило, что Джеремия предпочел доставить письмо морским путем, а не тащиться вдоль берега к дому, который, на взгляд человека стороннего, был всего лишь симпатичным коттеджем. В том бизнесе, которым занимался Джейсон, трудный вариант всегда имел предпочтение над легким.

Он прошел в кухню, достал большую кастрюлю и наполнил ее водой из бака. Бросил в воду краба, все еще подававшего признаки жизни. Ополоснул акваланг. Покончив с этим, вернулся в комнату и открыл сосновый кабинет, в котором помещалась стереосистема. Через несколько секунд помещение наполнили звуки моцартовского «Кончерто гроссо».

Джейсон повернулся к стеклянной стене, казавшейся огромной рамой с ярким пейзажем побережья. Между ним и стеной стоял мольберт с холстом. С зеленого куста бугенвиллии на зрителя настороженно смотрел дневной геккон. Здесь же, на поддоне, лежали тубы с акриловыми красками и кистями. И незаконченная картина, и кисти, и краски, все как будто застыло во времени. Улетая тогда в Штаты, они с Лорин и представить не могли, что она никогда уже не вернется.

С минуту Джейсон тупо смотрел на картину, такую же незавершенную, как и его собственная жизнь. Сколько раз он подходил к мольберту и брал кисть, чтобы начать снова? Много. Не сосчитать. И каждый раз видел не ящерицу и цветок, а Лорин, такую же притягательную, как и холст с красками. И каждый раз откладывал кисть, потому что не мог сосредоточиться. Дважды он давал себе обещание выбросить незаконченную картину и дважды рука не поднималась уничтожить свое последнее при жизни Лорин творение. Он не только не мог ни закончить, ни уничтожить этот холст — картина как будто опустошила его, высосав все прежние страсти и желания. Кисти воспринимались как что-то чуждое, непонятное и незнакомое; беря их в руки, он чувствовал себя так, словно вооружился древней палицей.

Порой Джейсон со страхом думал, что и талант ушел навсегда. Порой эта мысль не вызывала никаких эмоций.

Рассеянно, как будто не вполне отдавая себе отчет в том, что делает, Джейсон вышел из гостиной и прошел по мостику в то здание, что служило спальней. Укрытое от солнца ставнями, помещение сохраняло едва ощутимый запах плесени, избавиться от которого можно было, всего лишь открыв окна вечернему бризу. Вентилятор под потолком лениво гонял теплый, влажный воздух. Джейсон щелкнул выключателем и вошел в гардеробную.

Одежды было мало. С одной стороны висело несколько летних платьев из разряда тех, в которых ходят на пляж или в другие места, где обувь совсем не обязательна. Джейсон не раз давал себе зарок избавиться от них, передать в местную церковь для раздачи бедным, но, снимая то или другое с вешалки, чтобы положить в коробку, вспоминал, когда Лорин надевала его в последний раз. Вот это, белое в красный горошек, было на ней в тот на редкость ветреный вечер, когда они вернулись на моторке с соседнего острова; а то, зеленое, с короткой юбкой, она выбрала для вечеринки по случаю дня рождения их общего друга, и местные женщины, те, что постарше, цокали языком и неодобрительно качали головой; или вон то, в голубую полоску… Все эти платья сохраняли — или ему это только казалось? — ее запах, сладковатый, с ноткой мускуса, неизменно ассоциировавшийся у него с сексом. Прошли годы, а запах остался, словно она только вышла из гардеробной.

Нет, нечего и думать. Он никогда не расстанется с последним физическим напоминанием о женщине, которую все еще любит. Он не только не мог выбросить ее вещи, но и не мог войти сюда без горького чувства утраты.

Джейсон отвернулся и расстегнул мешок, в котором хранилось то немногое, что еще осталось от его делового костюма. Снял костюм из тонкой шерсти, кашемировое пальто. Нахмурился. Как он ни старался, моль, не уступавшая в прожорливости кружащим у рифа акулам, проникла и сюда. Пожалуй, пальто лучше взять с собой, пусть и с дырками. Там, куда он направляется, будет холодно.

Ему понадобилось еще несколько минут, чтобы отыскать две единственные рубашки и галстук. Теперь бы вспомнить, куда он убрал чемодан…

Глава 6

Той же ночью

Его всегда удивляло, сколько всего надо сделать, прежде чем уехать с острова. Договориться насчет регулярной заправки генератора, чтобы не разморозить холодильник; попросить снять постельное белье, чтобы не завелась плесень, которая разводится во влажном воздухе во всех темных местах; условиться, чтобы кто-то присматривал за цистерной, а иначе к его возвращению в ней совсем не останется воды. И еще найти будильник, чтобы не проспать и вовремя добраться на «китобое» до Провиденсиалеса, откуда можно долететь до Майами. А самое главное, передать Панглосса, с достаточным для пропитания пайком, одной местной семье, где за ним присмотрят должным образом.

Панглосс.

Пес уже скребся в дверь, горя желанием присоединиться к собиравшему вещи хозяину, но впускать его Питерс не собирался. Панглосс знал, что такое чемоданы и для чего они нужны, и, руководствуясь своей собачьей логикой, полагал, что если он растащит вещи по комнате, то хозяин никуда и не уедет. Однажды Джейсону уже пришлось возвращать с берега свое белье и искать носки в мангровой чаще. Тогда он и принял решение: собираясь в дорогу, оставлять Панглосса за дверью.

Закрыв чемодан, Джейсон приступил к поискам обувного крема, баночку которого купил, если ему не изменяет память, всего лишь несколько месяцев назад. Крем обнаружился под раковиной в ванной. Устроившись на полу, Джейсон попытался удалить плесень, уже принявшуюся за его единственную пару приличных туфель.

Из динамиков стереосистемы доносились звуки оффенбаховской увертюры к «Орфею в аду». Питерс не получил никакого музыкального образования, но в симметрии композиторов-классиков было что-то умиротворяющее. Современные музыканты — поп, рок или, вот ужас, рэп — делали упор на вокал, обычно повторяющийся и банальный, на ритме ради ритма. Все это, на взгляд Джейсона, было не более чем шумом. Он еще мог вынести звучание биг-бэнда, мелодии предвоенной и послевоенной поры, в большинстве своем давно позабытые, но по-настоящему его увлекала только классика прошлых столетий. Только она погружала его в соответствующее настроение, легко, ненатужно, даже без необходимости понимать слова.