Это жуткое прикосновение во тьме…
Липкое на ладони…
Волосы…
Рука Кати наткнулась на чью-то руку.
– Тут кто-то есть! – завопила и Анфиса. – Ой, пожалуйста, включите свет!!
Во тьме, словно из ниоткуда, возникло желтое пятно. Свет карманного фонаря резанул, как бритвой.
Катя прикрыла глаза рукой.
Ослепленная, она не видела, кто направил на нее фонарь. Кто явился на вопль Анфисы из тьмы.
Ладонь чем-то измазана… черным… нет, красным…
Пятно фонаря дернулось вбок, поползло по полу.
В желтом гнойном свете появились ноги в туфлях на высоких каблуках, раскинутые руки, растрепанные волосы.
Распростертое тело.
Женщина ничком, уткнувшаяся лицом в пол.
– Сколько тут крови, – ахнула потрясенная Арина Павловна. – Да опусти же ты свой фонарь, наконец! Надо свет наладить! И сообщить… позвать охрану. Она же мертвая!
Есть вещи, которые случаются с вами, но верить в них трудно. Вы спускаетесь по лестнице – самое обычное дело. Гаснет свет, потому что в музее не все ладно с электричеством.
Вы открываете дверь на лестницу, чтобы впустить в эту первобытную тьму, разом обрушившуюся на вас лавиной, хоть немного света.
Но свет отсутствует.
Внезапно вы падаете на что-то.
И это что-то – некогда живое и теплое, а теперь окоченевшее, окровавленное, изуродованное, пугает вас до полусмерти.
И вы кричите от страха.
И прибегает охрана.
И включают наконец свет в этой секции музея.
И на ваших руках – кровь.
И они… все они, кто прибежал, смотрят на вас, как на зачумленную.
Потому что вы – в крови. И тело на полу у ваших ног.
И тут вызывают полицию.
И полиция приезжает среди ночи в музей на Волхонке.
Так или примерно так, если не считать, что с вами в этот момент ваша подруга, тоже перепуганная насмерть и вся перемазанная кровью и еще чем-то… чем-то что даже хуже крови… И пожилая смотрительница музея, чьи руки трясутся, когда она пытается дать вам свой носовой платок.
И еще один человек. Вы его не знаете. Не видели никогда. Но он появился с фонарем из этой кромешной тьмы. И как раз оттуда, с той стороны коридора.
Когда по вызову прибежавших охранников в музей приехала полиция, Катя, Анфиса и Арина Павловна Шумякова сидели в комнате техников.
В коридоре дежурили охранники, чтобы к трупу никто не прикасался.
В музей на Волхонке приехали оперативно-следственная группа МУРа и из Следственного комитета. И Катя к великому своему облегчению увидела, что возглавляет эту внушительную бригаду сыщиков и криминалистов сам начальник МУРа полковник… нет, уже генерал Алексей Елистратов, как это и положено, по делам такой юрисдикции.
Шеф криминальной полиции Подмосковья полковник Федор Гущин – старинный приятель Елистратова еще по Высшей школе, обычно так говорил: «Сейчас позвоню Алешке, узнаю», если нужно было что-то узнать.
Катя с Елистратовым тоже встречалась, когда расследовались совместные дела.
Перед тем как начать осмотр места происшествия, Елистратов заглянул в комнату техников, где сидели те, кто обнаружил труп. На мгновение задержал свой взгляд на Кате – узнал, поднял свои короткие кустистые черные брови удивленным домиком. Но пока ничего не сказал. Не поздоровался даже.
Катя посмотрела на свои руки – охранники не позволили их даже вымыть. Это чтобы полиция видела, что и как.
Анфиса, сидящая рядом, боялась на себя в зеркало смотреть. Весь ее корреспондентский жилет спереди – бурый, и брюки тоже, и даже на объективе камеры кровь, потому что она камеру уронила прямо туда, на пол.
Катя посмотрела на часы – половина второго. Ночь в музее. Вот и дождались.
Из разговора охраны она поняла, что как только обнаружили труп и вызвали полицию, музей закрыли. То есть те, кто находился в здании на момент начала репетиции ночи музеев, все еще здесь. Но дело-то в том, что музей изначально уже был закрыт, когда его покинули посетители. Что же, они закрыли его вторично, более надежно?
Катя подумала: о чем это я? Что за ерунда вертится в голове? Разве сейчас об этом надо?
Не об этом. А о чем?
– Извините, – Анфиса шепотом обратилась к Арине Павловне Шумяковой, сидевшей на стуле у стены. – Вы ее знаете?
– Кого? – тоже шепотом спросила Арина Павловна.
В комнате техников кроме них никого, можно говорить в полный голос, но они уже шептались как заговорщики.
– Эту женщину. Убитую. Она сотрудник музея, да?
– Нет, она не сотрудник музея. Она у нас всего несколько дней. Я ее видела в буфете вчера. У нас тут все шушукались… ну, наши бабы, мол, большая проверка…
Арина Павловна умолкла, многозначительно глянув на дверь, и не зря.
В комнату техников вошел оперативник МУРа.
– Вы, да, вы, вы ведь очевидец? – он обратился к Кате. – Пройдемте со мной. А вы, пожалуйста, подождите здесь, – он жестом осадил начавшую подниматься со стула Анфису. – С вами позже будут беседовать.
Катя догадалась, куда ее «препровождают», – нет, пока еще не на казнь, очевидцев, даже с очевидными следами-уликами на одежде, ведут сначала на допрос к…
– Алексей Петрович, добрый вечер.
– Ночь на дворе. Меня с постели подняли вот. А я снотворное, между прочим, сегодня принял. Реланиум.
Начальник МУРа генерал Елистратов всегда нравился… или не нравился Кате тем, что он – полная противоположность полковнику Гущину, хоть и друг его по жизни.
– Это не снотворное, – сказала Катя. – Это мышцы расслаблять. У вас спина больная.
Даже поднятый по тревоге среди ночи с постели, подкрепленный таблетками, Елистратов одет просто с иголочки. Он маленького роста и похож на пингвина, даже ходит вперевалочку пингвиньей походкой. Но страшный щеголь и модник. В отличие от коллег-оперов, одевающихся в скучном офисном стиле и носящих в основном дешевые костюмы, он любит брендовую одежду и даже доходит до того, что по осени поверх черного пальто «Прада» наматывает на шею изящнейшим образом шерстяной синий шарф от Кензо.
Злые языки на Петровке, 38 и в министерстве поговаривают, что прежде Алексей Елистратов одевался вполне обычно, затрапезно. Но потом жена его вдруг стала очень богатой, купила два ресторана, завела в новом доме новомодные «европейские» порядки.
Однако все эти обстоятельства – и богатую жену тоже, коллеги Елистратову и на Петровке, и в министерстве прощают, потому что он профи высшего класса. И возглавляет столичный МУР вот уже много лет.